Безумие астролога, безумие «истинников», сгоревшая ара, ушедшие крысы, лошадиные страхи… Неужели морисков вело нечто, ведомое зверям и звездам, но не людям? Не обычным людям.
– Магнус Клемент обещал помочь Альдо.
– Он много чего обещал, – поморщился Левий, – и, хуже того, делал. И не только он. Адриан сдерживал конклав, пока мог… Эсперадор хотел мира в Золотых землях. Любой ценой. Вы его не знали, но поверьте на слово – Адриан был отважным человеком. Я поставил бы рядом с ним лишь герцога Алва. Мне все чаще кажется, что у болезни обоих, как и у мужества, один и тот же источник и один и тот же предел. Жаль, я узнал Алву слишком поздно, да и собеседниками мы оказались дурными. Следовало вести себя откровенней, по крайней мере мне. Вам ведь случалось говорить с Вороном?
– Очень мало. Во сне я встречал его чаще…
– Он вас, судя по тому, что мы слышали в суде, тоже. К сожалению, это нам ничего не дает, разве что Алва сообщит вам, куда он отправился.
– Ваше высокопреосвященство, я больше не вижу снов. Никаких.
2
За окном мокли кусты, крыши и лошади, но ехать все равно хотелось, потому что не хотелось сидеть у огня. Тем более с Лизой на коленях… Или не Лизой? Марселю начинало казаться, что в каждой гостинице его подстерегает Лиза с прозрачными глазками, хорошеньким ротиком и пустой головкой. Увы, лизы напоминали о Франческе, а кролик в белом соусе и гроза за стеклами – о Котике, Валтазаре, матерьялистах и прочих глупостях, без которых смертельно скучно даже в хорошем трактире с отменным собутыльником и услужливыми девицами.
– Здесь отличные соусы, – с вызовом бросил Марсель, – и суп с клецками тоже, но никакого вдохновения! С утра не могу закончить сонет…
– Случается. – Алва отвлекся от созерцания пузырящихся луж и тоже перебрался к столу. – Когда уделяешь кому-то или чему-то слишком много времени, кто-то или что-то начинает капризничать. Потакать чужим капризам следует только для собственного удовольствия. Если его нет, надо поставить капризника на место или вышвырнуть.
Подлетел трактирщик, наполнил стаканы и отлетел. Валме уныло отхлебнул красного и едва не поправил пузо, но пузо тоже осталось в Олларии.
– Послать капризы к кошкам, – пробормотал Марсель, – усевшись у окошка, смотреть на дождь и крошки, страдая понемножку… Нет, не могу! Рокэ, я болен. Я не наслаждаюсь отличной кухней и чистыми простынями, меня тянет в дорогу, в грязь, под дождь, на войну. Что скажет батюшка?..
– Что ты слегка возмужал и тебя одолела жажда деятельности. – Алва был здоров, спокоен и почти будничен. – Научишься радоваться хорошему соусу, хорошей проделке и хорошей переделке по отдельности – и возмужаешь окончательно. Тогда граф Бертрам сможет отправиться в Закат, не опасаясь за графство и цветы.
– В астры я запущу козу, – с усилием пообещал Валме. – Бакранскую. Белую и грустную. Она будет грустно жевать цветы и вспоминать горы, в которых осталось ее сердце и ее козлы, а ей достались чужое небо, невкусные астры и печаль, печаль, печаль…
– Очень распространенный случай печали, – задумчиво протянул Ворон. – Дидериховой. Коза могла бы ее избегнуть, вернувшись на родину и разгребая снег в поисках травки. И уж тем более она не стала бы грустить, доставшись волку или угодив на вертел. Жаркое бывает дурным, но не печальным.
– Я не могу послать даме сонет о козе, – возмутился Марсель. – И я не могу высушить эту весну. Ты грозишься упасть в обморок под очередным столбом и все не падаешь. Может, вообще не упадешь, а у меня собака в Олларии, Давенпорт – у Савиньяка, Елена – в тревоге. Где утреннее чудище, я и сам не знаю, а рэй Кальперадо, между прочим, твой порученец…
– Справедливо. – Алва поправил шейный платок и внезапно усмехнулся. – Я пришел к сходным выводам. Мне не хватает определенности, тебе – рифм и войны, значит, пора поворачивать.
– Мы могли быть на полпути к Придде, – сварливо напомнил Марсель, – там такие же столбы, а забрались едва ли не к дожам.
– Разумеется, – теперь Ворон почти смеялся, – ведь мы едем навещать знакомых дам. Сперва многих, потом – одну, я оставил ее в горах.
– А где ты их не оставил? Но разве это повод для возвращенья?
– Это не возвращенье, это просто дорога. Что за сонет у тебя не выходит?
–
– И все, хоть тресни. Что в этом парке еще, ума не приложу!
– Повтори последние две строчки.
–
3
Катари занята с Инголсом и Карвалем. Опять занята, и опять с ними! Дженнифер Рокслей смотрела с сочувствием, но выставить из кабинета королевы зарвавшегося законника и еще более зарвавшегося коротышку придворная дама не могла.
– Вы могли бы подождать в свитской гостиной, – внезапно предложила вдова маршала Генри. – Конечно, это нарушение этикета, но ее величество не слишком строга, когда речь заходит о близких и их друзьях, а вам у нас будет удобней.
Ричард с благодарностью согласился: в Парадной приемной толпилось слишком много народа.
– Нам придется пройти мимо комнат Мевена и спуститься в Весенний садик, – объяснила графиня.
Название показалось неприятным, но неприятные названия лучше неприятных лиц, а их у королевских дверей хватало. Все, кто хоть раз бывал в Ариго, набивались к Катари чуть ли не в родичи. Толкаться среди настоящих и мнимых чесночников не хотелось, говорить с ними – тем более.
– Осторожно, здесь ступеньки. – Дженнифер подобрала черную с багряной оторочкой юбку. – И еще раз осторожно. Эта калитка для камеристок, а не для высоких кавалеров.
Ричард послушно пригнулся, внезапно вспомнив и калитку, и давнишний весенний день. Они с эром Августом шли тем же полным сирени и гиацинтов садиком… Штанцлер знал, где можно найти Ворона, и Дикон его нашел. В будуаре Катари.
Каким мальчишкой он тогда был, глупым влюбленным мальчишкой, не понимавшим очевидного! Вообразить, что Катари любит Алву… Вообразить, что Алва ненавидит Катари…
– …а вы любите сирень? – Госпожа Рокслей была слишком хорошо воспитана, чтобы молчать, сопровождая гостя, а гость утонул в дурных воспоминаниях. Нужно учиться забывать.
– Я люблю сирень, – поспешно сказал юноша, соображая, уместно ли сорвать ветку и вручить спутнице, – а вы?
– Очень, – улыбнулась женщина, – ведь это мой цветок. Я родилась в пору цветения сирени. Мой супруг, когда делал мне предложение, сказал, что сирень в моих глазах цветет даже зимой. Возможно, потому я и согласилась стать графиней Рокслей, хотя могла бы стать маркизой, а возможно, и герцогиней… Наш союз удивлял многих, ведь Генри трудно было назвать обольстительным кавалером. Правда, он был меня много старше. Юных девушек это привлекает, им кажется, что зрелый мужчина знает множество тайн. Это потом понимаешь, что молодость, мужская молодость, мудрей зрелости, потому что не боится нежности и не кичится тем, что нам не важно… Нам, женщинам, которые любят не за чины, не за титулы и уж тем
