Текла река, светили звезды, все было издевательски спокойно: садись и пиши стихи… Вот ведь пропасть! Руперт вцепился руками в подоконник и высунулся едва ли не по пояс, пытаясь почувствовать ветер, но тот спал. Река, та хоть и медленно, но жила, играя тоже живыми звездами, остальное вязло в безветрии, как в какой-то смоле.
Чем дольше Руппи смотрел, тем меньше ему нравилась заполонившая Эйнрехт ночь. Она больше не казалась покоем. Так тяжело и тупо спят по канавам пьяные моряки, вводя в искушение нечистых на руку прохожих. Руперт отвернулся от недоброй черной дыры, заставляя себя думать о спасении Олафа как о расчете курса. Прежний оказался неверным, нужно проложить новый…
Не убить Готфрида, а освободить от Гудрун? Стать его языком и руками? Ага, так ты в одиночку кесаря и освободишь! Это не удар милосердия, это мятеж. Пока Готфрид жив и молчит, Фридрих регент. Пока жив Фридрих, Гудрун от него не оттащишь! «
Принцессу можно резать на куски, она станет орать про своего Фридриха, а до того не доберешься… Разве что послать вызов, да так, чтобы скот не смог отказаться, не став всеобщим посмешищем. Прекрасно! Ты убьешь Фридриха, а Гудрун казнит Олафа. Не из ненависти к адмиралу цур зее, а из мести. Вот будет Олаф в безопасности, тогда с Неистовым и поговорим. Регент мнит себя великим бойцом? Ну так он себя и полководцем считает, сколько б его фрошеры ни колотили. Павлин недоделанный! Продувает кампанию за кампанией, не складывая хвоста, и принимается искать виноватых. Сейчас, надо думать, виноваты тесть с женой, но об гаунау обломаешь зубы, вот Фридрих и прячет свой позор в хексбергской беде. От Олафа регента не оттащишь, и думать нечего! Он не только дерется за трон, он срывает зло. Если Бруно повезет в Придде, Фридрих вовсе взбеленится. Жаль, у придурка хватает ума не соваться в Южную армию; фрошерские пули до ставки регента, конечно, не долетят, но есть ведь и не фрошерские.
Мечтать, как Фридрих при помощи Бруно убирается в Закат, а безутешная Гудрун глотает отраву, Руппи себе запретил – с тем же успехом он мог это делать в Фельсенбурге под маминой юбкой. Лейтенант прошелся по комнате, хлебнул все еще тепловатого шадди и утвердился на подоконнике, болтая ногами над ползущей сквозь сон рекой.
Странный адрианианец стал бы отличной мишенью для засевшего на проходящей барке стрелка, но по ночам Эйна пуста – сборщикам пошлин тоже надо спать. Руперт болтал ногами и думал, то возвращаясь к убийству, то шарахаясь от него. Это не был выбор между Готфридом и Олафом, потому что наследник Фельсенбургов давно выбрал, просто выше головы не прыгнуть. Войти в спальню, подойти к кровати, зарезать беспомощного человека и соврать, что тот сам попросил, Руппи не мог. Он не фок Марге и не полковник, с которым схлестнулся Арно. Эти, с поджатыми губами и холеными ногтями, врут как режут и режут как врут.
Фок Марге не постесняется ударить кинжалом хоть Фридриха, хоть Гудрун, лишь бы вылезти из ямы, и ведь вылезет! Бабушка позволит подонку переметнуться, как Ноймаринен и Алва позволили переметнуться этому… Придду. Руппи сам удивился, что вспомнил не только физиономию фрошера, но и имя, а потом понял, что не вспомнил, а нашел, и едва не завопил от радости.
То, что талигойский подонок сделал, спасая свою шкуру, Фельсенбург сделает, спасая своего адмирала, а осужденных в Талиге и Дриксен возят одинаково – карета и конная охрана. Десятка три, не больше: Эйнрехт – город спокойный. Главное – внезапность, подходящее место для засады и люди. У Придда был полк, но бабушка своих «зверюг» не даст, и не надо! «Дриксен верит своим морякам». Моряки спасут своего адмирала и свою удачу.
Решение пришло, и Фельсенбург сразу же успокоился. До Метхенберг четыре дня пути, но уложиться можно и в два, были бы деньги на сменных лошадей. Нескольких колец и оставшегося от убийц золота на дорогу хватало с лихвой, но сам заговор требовал немалых расходов, и лейтенант решил занять под будущий титул. Прежде раздающие обязательства наследники вызывали у Руппи презрение, теперь другого выхода не оставалось.
Лейтенант подсел к столу и принялся считать. Это было его первое одиночное плавание, и подготовиться к нему следовало основательно. Требовалось не только найти людей, но и доставить их в Эйнрехт, где-то устроить, обеспечить всем необходимым, от оружия до пива. Нужны были верховые лошади, закрытая повозка для Олафа, оружие, порох и подходящий корабль. Стоимость фрахта Руппи представлял смутно, но рискнуть «своей посудиной» уважающий себя шкипер согласится только за
Итоговая сумма впечатлила. Руперт пересчитал, понял, что не ошибся, и принялся собираться – оставаться в Адрианклостер дольше, чем требовалось для разговора с аббатом или отцом Луцианом, смысла не имело. Сборы закончились сожжением расчетов. Огонек погас, и комната, в которой он прожил несколько дней, сразу стала чужой и равнодушной. Делать здесь больше было нечего, но до рассвета оставалось часа четыре, а садиться в седло всяко лучше отдохнувшим.
– Подвинься! – велел Руперт развалившейся на подушке Гудрун и, подкрепив слово делом, спихнул захватчицу с кровати. На полу кошка не задержалась, но вновь сгонять ее засыпающему лейтенанту было лень.
2
Бочка еще в Тронко завел новую моду, а может, вернулся к старой, алатской. По утрам жеребец валялся в леваде, «радуя» приглядывавших за безобразником адуанов коркой грязи на стремительно округлявшихся боках. Адуаны, как и положено, ругались. Кое-что Матильде запомнилось, и ее высочество потребовала разъяснений у Дьегаррона. Маршал не покраснел только по причине болезни, но объяснил, что «кы?кра кы?кна» у бакранов означает мелкого мясного козла, находящегося на пределе вожделения. Вот так всегда: узна?ешь что-нибудь славное, а пускать в ход поздно. Как бы пригодились «кыкры» в Агарисе, когда на овдовевшую принцессу набросились холостые и вдовые дружки Анэсти! Матильда, конечно, им объясняла, кто они есть, но по-бакрански оно звучало бы лучше. Принцесса вполголоса – не смущать же болтающихся позади охранников – повторила смачные слова и свернула на единственную не забитую людьми, лошадьми и козлами дорогу – к сожженной таможне. Пусть упрямые цветы и вернули в Ежанку людей, совсем уж на пожарище строиться не стали.
Новая таможня красовалась возле форта, остатки старой заплело что-то вьющееся и колючее. Уцелело бревно-скамейка возле то ли речонки, то ли канавы, кусты сирени и посаженные матерью убитого капитана ирисы и паонии – белые, розовые, темно-красные. Тяжеленные цветы пригибали стебли к земле, будто невеста венок бросила… Свой венок Матильда не бросала: Анэсти алатские дикарства не одобрял, а она умудрялась одновременно смотреть красавчику-принцу в рот и волочь его к алтарю. В Соловьиный на Рассвет стукнет сорок восемь лет, как она испортила жизнь себе, Адриану и… Анэсти, потому что лягуху с ужихой счастья не видать.
На раздавшийся позади топот Матильда не обернулась, просто отвела Бочку к обочине, вернее, попыталась. Обленившийся, отъевшийся и обнаглевший рысак решил отбить задом по первой из догонявших лошадей. Не удалось. Передний всадник – Дьегаррон – осадил гнедого и учтиво приподнял шляпу. Рядом кучей чернел Бонифаций, позади гарцевала охрана.
– Проминаю, – не стала вдаваться в подробности принцесса.
– Худо проминаешь, дочь моя! Конь всаднику – не свинья мяснику, не жена мужу и не пастырь Создателю, чтоб телесами и дурью сверх меры прирастать. Так какого сына кошачьего ты дурью маешься и слюни пускаешь?! Держи скота своего, наконец, в шенкелях и в поводу!
– Сама знаю! – сказала принцесса, выпрямляясь в седле. – Господин маршал, я согласна помогать вам на переговорах, но не выслушивать нравоучения еретика и невежи.
– Ересь глаголет твоими устами, – зевнул Бонифаций, – а также гордыня и упрямство ослиное.
– Сударыня, – маршальский жеребец оттеснил мерина вместе с восседавшим на нем хряком, – мои люди могут проминать вашего рысака ежедневно.
– Благодарю. – Вежливый Дьегаррон отчего-то бесил сильней наглого Бонифация. – Вы, если я не ошибаюсь, куда-то ехали?
