Военные преступники Сталин и Берия. Победа вопреки палачам

руководители экономики. Грамотные, честные, преданные…».

Тут мы прервем цитирования бериевского дневника и вспомним хотя бы сосидельца А. Солженицына по первой камере крупного инженерного работника Леонида 3-ва. Отметив узость кругозора 3-ва, не интересовавшегося ничем, кроме основной работы («Он считал, что существует американский язык…, о Пушкине не знал ничего, кроме скабрезных анекдотов, а о Толстом — только то, что тот — депутат Верховного Совета» (т. е. явно путал Льва Толстого с Алексеем Толстым. — Д. В.), Солженицын затем спрашивает:

«Но затото был он стопроцентный? Но затото был он тот самый сознательный пролетарский, которых воспитывали на смену Пальчинскому и фон Мекку («буржуазные» инженеры, расстрелянные в 1929– 1930 гг. — Д. В.). Вот поразительно: нет! Как-то обсуждали мы с ним ход войны, и я сказал, что с первого дня ни на миг не сомневался в нашей победе над немцами. Он резко взглянул на меня, не поверил: «Ах, Саша, Саша, а я уверен был, что немцы победят. Это меня и погубило!»[196] Вот вам и «преданный»!

Скажете, он и в тюрьму попал? Отвечаю: так ведь не за это: погубило его совсем другое, а именно то, что, зазнавшись, отказал какому-то прокурору в стройматериалах для дачи. [197]

Но продолжим цитирование бериевских дневников: «…а сейчас лезет всякая ср. нь, как мухи на сладкое» (3. С. 13). Ну, насчет послевоенных, может, и верно (хотя вопрос: а те, кто «пролез» по многочисленным «сталинским» призывам 1924–1940 гг. вместо сначала оттесненных от власти, а потом и репрессированных «старых большевиков» — лучше ли были в массе своей? —Д. В.), однако почему Берия при этом умалчивает о тех, кто вступил в партию на фронте? Уж там-то точно не «лезли, как мухи на сладкое»: в ту пору единственной привилегией коммуниста (рядового члена партии, а не функционера, естественно) действительно зачастую было первым подняться в атаку.

Зато высшее партийное руководство у Кремлева в комментариях — просто ангелы во плоти. С пеной у рта он отрицает наличие в руководстве того времени интри г в борьбе за власть и карьеризма (ну, только расстрелянные в 1950 г. Кузнецов и Вознесенский «этот гнусный и гнилой дух» в партийное руководство при Сталине и вносили да еще Абакумова этими «бациллами» заразили, к чему тот, впрочем, и без их влияния был склонен (3. С. 48), за что, мол, и поплатились и они, и Абакумов, а так все началось с Хрущева).

Хотя из тех же бериевских дневников можно сделать и другие выводы. Так, в конце апреля 1944 г., когда возник вопрос о назначении Берия заместителем председателя Государственного Комитета Обороны, то Молотов, по словам Берия, вел себя так: «Радости не видно, что такой воз свалился. Завистливый все- таки человек. И злопамятный» (2. С. 155).

А теперь — о «ленинградцах». О Кузнецове Берия так и пишет: «Кузнецов парень с большими амбициями и зас. нец».

Характеристика, вообще-то, ко многим видным политикам подходящая, но отнюдь не достаточная для столь резкой оценки («гнусный и гнилой дух… вносили» и т. д.). Впечатление, что логика тут очень проста: кого расстреляли, тот и интриган и карьерист, а все прочие ни-ни! «Добро всегда побеждает: кто победил, тот и добрый». В переводе на сталинский язык: расстрелян — значит, виновен.

Есть, впрочем, и такие интриганы, которых «недорасстреляли», как Хрущева. Ненависть к последнему у Кремлева зашкаливает за все пределы: «Лишь один человек (если его можно назвать человеком) обманул Сталина, и это стоило тому жизни, а России ее державного величия». При этом обманул Хрущев не ум Сталина, а его душу, поскольку Сталин — «сам в своей нравственной основе человек чистый и простодушный» — просто не мог представить себе, что так может продать давний соратник» (3. С. 174– 175).

Ну, если так, то на Иосифа Виссарионовича явно старческий склероз напал. Забыл, вероятно, в старческой «чистоте и простодушии», как в конце 1925 г. наехал, например, на Зиновьева и Каменева, которые полутора годами раньше спасли его от поражения в борьбе с Троцким. А на слова Зиновьева и Каменева о том, что неплохо бы, мол, об этом факте помнить и быть благодарным, ответил, что «благодарность — это собачья болезнь».

Впрочем, если все сказанное о «коварном Хрущеве, подло обманувшем чистого и простодушного Сталина», и принять за чистую монету, то возникает вопрос: и чего стоит «державное величие», которое держится на непрерывном терроре (см. выше хотя бы о майоре Ульяниче…) и которое даже и при этом единственный затесавшийся в окружение вождя интриган может порушить? А если таких «затесавшихся в окружение вождя интриганов» было много, то опять-таки вопрос: откуда они взялись? Может, слишком много майоров Ульяничей получали большие лагерные сроки «за длинный язык», то есть в переводе со сталинского «новояза», ни за что? И соответственно испытывали желание порушить созданную Сталиным систему и заменить ее чем-то более безопасным?

И потом: а куда МГБ смотрело (речь не только об МГБ как таковом — его шеф в начале 1950-х гг. Игнатьев, по Кремлеву, тоже «хрущевец», — но о спецслужбах в целом)? Ну, ладно, одного Хрущева проглядели, а если он был не один? Столько народу перестреляли, а настоящих врагов прошляпили? Тут впору цитировать слегка перефразированного Ленина («Падение Порт-Артура»): гроб повапленный — вот чем оказался режим в области госбезопасности, этой наиболее близкой ему, так сказать, специальности. Впрочем, все это относится к той точке зрения, что СССР порушили некие заговорщики. Я лично склоняюсь к тому, что это сделали объективные причины.

Но вернемся к началу 1950-х гг. Объяснение отсутствия интриганства дается с логикой железной: жаждой власти они не страдали, им этой власти хватало по горло, но она для них означала лишь большую ответственность и большую нагрузку, а не «новые акции, дворцы, фабрики, заводы, бриллианты для жен и любовниц» (3. С. 17–20, 48–50, 82). Кузнецов и Вознесенский, очевидно, были исключением — им власть все указанное давала…

Говорят, что эти двое (и Хрущев, надо думать) были «потенциальными сибаритами» и им было более чем соблазнительно возглавлять страну, которая будет через десять лет, — мощную и современную военную державу, уверенно обладающую ядерным оружием (3. С. 49).

Кстати, Вознесенский, получив за свой «научный труд» (кавычки Кремлева с припиской «его собственная «скромная» оценка». — Д. В.) Сталинскую премию (200 тыс. руб.), отдал ее на нужды четырех детских домов в Горьковской и Тульской областях. Так вот, по Кремлеву, это был «акт саморекламы» (3. С. 82). Ну да, тут хочется добавить: а принадлежавшие холдингу «Кузнецов, Вознесенский и K°» СМИ тут же начали пиар-акцию. Кремлев тут явно перепутал 1948 г. с 1998-м или 2008 -м.

А если серьезно, то народ (если бы его мнение в сталинском СССР что-то и значило) узнать о таком поступке Вознесенского мог только с разрешения самого Сталина. А самого же Вождя такой «саморекламой» было не пронять — слишком дешево для него. Так что скорее Вознесенским двигал не расчет. А что-то другое.

Попутно Кремлев лягает некоего Гатовского (1903 г. — не ранее 1996 г.), которого Сталин снял в 1949 г. с поста главного редактора журнала «Большевик» за «угодливое восхваление» в журнале «книжки» (оценка явно Сталина) Вознесенского (3. С. 82–83). Так вот, в 1958–1965 гг. Гатовский — главный редактор журнала «Вопросы экономики», с 1965 г. — директор Института экономики АН СССР. Когда и почему он утратил свой пост, непонятно, но еще в 1996 г. оставался в Институте экономики уже Российской академии наук («антикоммунистической») главным научным сотрудником.

Никаких сведений о том, чем конкретно Гатовский в указанные годы занимался, Кремлев не сообщает, однако пишет: «Мы все удивляемся: с чего бы это советская экономика стала с какого-то момента пробуксовывать? А вот с подачи таких «ученых» и стала» (3. С. 83). Ну, ясен перец, раз в «антикоммунистической» РАН работал, да еще и врага народа Вознесенского похвалил, то он в развале советской экономики и виноват!

Вот только, возвращаясь к амбициям Кузнецова и Вознесенского, не было уверенности, что СССР через десять лет будет представлять из себя «мощную и современную военную державу, уверенно обладающую ядерным оружием». Просто потому, что одним оружием силен не будешь. Да и потом, о соотношении ракетного вооружения СССР и США через десять лет после «ленинградского дела», в 1959–