Мир и радость в Духе Святом

детстве я обращал внимание на мысли, но, состарившись, вижу, что еще не достиг той ступени, на которой был ребенком, потому что Сам Господь просвещает детей. Я замечал, что пока другие дети играют, мои мысли где?то далеко, и это плохо. Я говорил себе, что должен присутствовать здесь мысленно, должен быть сосредоточен на своем занятии, но напрасно — мысли постоянно убегали».

В те годы в чутком сердце мальчика рождается ощущение чуждости этому миру, в котором царят печаль и боль, и тайное желание избавления от суеты мира, желание полностью посвятить себя Богу, искать радости и утешения только в Нем, Тихом Господе, единственном Утешителе Своих страдальцев. «Когда я увидел, что родители, близкие, друзья и все остальные не приносят ничего, кроме боли, обид и ран, я решил больше не жить для этого мира, а посвятить краткие дни до смерти Господу. Я понял, что у меня нет никого в этом мире, кроме Бога».

С другой стороны, Господь просветил разум мальчика, что вся земная жизнь — только служение, и другой жизни, кроме служения в долготерпении бед и печалей, нет. «Я с детства понижал, что существует служение: родители служат детям, дети служат родителям; и тогда мне приъила мысль, что если один служит другому, то и я хочу служить — Богу, потому что Он над всем. Вот так призвал меня Господь с малых лет».

Хотя детство и ранняя юность старца Фаддея, по промыслу Божиему, были украшены цветами поздней осени, а не животворящей весны, он всегда с неизменной любовью говорил о своей матери (от которой, по его словам, он унаследовал душевную ранимость) и о своем отце, «мирном, тихом, кротком человеке необычайной доброты», подчеркивая, что до сих пор «страдает из?за того, что мысленно обижал отца». На протяжении всего духовническо- го служения оплакивая этот свой юношеский грех по отношению к отцу, старец, наученный собственным горьким жизненным опытом, будет говорить своим духовным детям о ключевом значении мысленного и деятельного послушания родителям по плоти, потому что «они, после Господа, наше величайшее сокровище на земле».

После окончания средней школы с отличием Фомислав пошел учиться в торгово- ремесленное училище на портного, поскольку не мог заниматься земледелием по физической слабости. Но не преуспел он и в портновском ремесле, вновь претерпев и здесь много обид и грубости. Вскоре он заболел туберкулезом.

***

К восемнадцати годам (1932 год) Фомиславом полностью овладел вопрос о смысле жизни; в глубине его сердца разгоралось желание уйти в монастырь. Он пишет письмо в монастырь Горняк с просьбой принять его туда послушником. По промыслу Божиему ответа не было полгода, и то, что произошло за этот период, решающим образом повлияло на дальнейшую жизнь будущего подвижника. Болезнь принимала все более тяжелую форму, и лечение в больнице стало необходимостью. Фомислава поместили в белградскую больницу на Дедине[5], где он находился сорок семь дней. Состояние его оставалось тяжелым. Тогда был собран консилиум, который решил применить очень сложную и болезненную терапию: накачивание легких сжатым воздухом, соединенным с лекарствами. Прогноз врачей был суровым — без такого лечения больной не проживет больше пяти лет. Приняв такой диагноз как недвусмысленный знак и призыв Божий отрешиться от этого мира и жизни, Фомислав отказывается продолжать лечение, под собственную ответственность уходит из больницы и полностью предается в руки Божий. Понимая, что не позже, чем через пять лет, то есть до 1937 года, он, скорее всего, умрет, юноша принимает решение посвятить последние пять лет жизни одному Господу, живя в монастыре. «Никому ничего не сказав, не встав на диспансерный учет, не предупредив отца, я поехал в монастырь Горняк, чтобы поговорить с настоятелем». Он объяснил настоятелю свою жизненную ситуацию, сказал, что не проживет больше пяти лет и хочет отдать их Богу, живя в смирении, покаянии и молитве.

Чудесным промыслом Божиим при разговоре Фомислава с горняцким игуменом Серафимом, русским монахом, который спустя три года постриг его в мантию, присутствовал «какой?то русский старец–монах», Богом посланный издалека (как когда?то юному Растко — будущему святому Савве). Мудрый валаамский старец на следующий день сам подошел к юной богожаждущей душе и сказал: «Я вчера слышал твой разговор с настоятелем. Ты не найдешь ни в одном из здешних монастырей того монашества, каким ты себе его представляешь; такое устройство есть только в монастыре Мильково, там собрались русские монахи, бежавшие из Валаамского монастыря, в Финляндии. Ты должен идти туда — там ты найдешь то, чего ищет твоя душа!» Так тихий Христос повел за руку того, кто всем сердцем искал Его с юных лет. И юный Фомислав из Горняка, задушбины[6] святого князя Лазаря Сербского, «оставив все, пошел за Христом» в монастырь Мильково, близ Свилайнца. Было это 24 июля 1932 года.

***

В монастыре Мильково в то время жили русские монахи, которые пришли в Сербию из известного Валаамского монастыря. В 1918 году Валаамские острова — «северная Святая Гора» — отошли к Финляндии, и монастырь попал под юрисдикцию Финской Православной Церкви, которая в 1921 году перешла на «новый календарь». Финские власти в 1925 году, после большого противостояния, навязали Валааму «новый календарь», и большинство русских монахов, верных церковному календарю Русской Православной Церкви и не желавших подчиниться такому административному насилию, в 1925— 1927 годах были изгнаны из монастыря. Многие из них, прибыв в Сербию, были приняты Сербской Церковью и распределены по монастырям. Некоторые из них оказались в монастыре Мильково.

Они, духовно окормляемые схиархимандритом Амвросием (Кургановым)[7] , духовным чадом преподобного Амвросия Оптинского, принесли с собой молитвенный дух валаамского общежительного монашества, воспринятый им от Оптиной пустыни. Оптина пустынь, этот «общежительный рай на земле, увенчанный благодатью старчества», посвященная Введению во храм Пресвятой Богородицы, созрела как сокровенный плод святогорской пустыни, ибо в конце XVIII — начале XIX века ее основали ученики именно святогорского подвижника, святого Паисия (Величковского).

Итак, монастырь Мильково жил по строгому валаамскому уставу — с многочасовыми «русскими» службами, строгими постами, длительным монашеским правилом. Божественную Литургию служили каждый день. И старец Фаддей всю свою священно–монашескую жизнь будет стараться хранить это правило и подвиг ежедневного служения Литургии, даже в дни тяжелой болезни, повторяя слова святого Иоанна Кронштадтского, как свои: «Когда я не служу Литургию, я не живу!»

В монастыре было около тридцати монахов, в основном, русских. Настоятелем был упомянутый схиархимандрит Амвросий, которого Фомислав, войдя в монастырь «в плаще и с куском хлеба в руке», застал «босиком, в препоясанной мантии, месящим грязь, смешанную с мякиной». Схиархимандрит Амвросий был живым солнцем монастыря и «подвижником святой жизни». В Оптиной пустыни он был послушником преподобного Амвросия Оптинского, от которого и принял монашеский постриг. Он стяжал непрестанную молитву и жил в постоянной смертной памяти. Вокруг него разливался мир и радость Царства Небесного. По свидетельству старца Фаддея, который до конца своих земных дней сохранил пламенную любовь к своему духовному учителю: «Отец Амвросий излучал невероятную чистую любовь, от оп- тинских старцев он воспринял лучшее — любовь, он ни разу не рассердился ни на одного монаха, ни на одного послушника, не сказал никому ни одного резкого слова. Он много терпел, но все прощал. Все свои заботы и трудности он возлагал на Господа и Ему одному открывал сердечную боль. Он старался собственным примером передать это качество и братии, и многим удалось научиться у него хранить эту необъятную бесстрастную любовь на протяжении всей жизни».

Этим духом Божественной любви, собственным примером христианской жизни старец Амвросий воспламенил чистую душу послушника Фомислава, для которого они навсегда стали мерой истинной жизни, а сам старец Амвросий остался для отца Фаддея неугасимым факелом святости, который вел и вдохновлял его всю жизнь: «Он всегда первым приходил в церковь на Богослужение и становился на настоятельское место. Было заметно, что он сильно угнетен, но все заботы он возлагал на Бога и никому