Стандарты социалистического потребления в постреволюционной публицистике
Уже в первые советские годы заклинания о мировой революции прекрасно уживались с бальзаминами и канарейками, длиннополыми шляпами и кармезитовыми платьями. А горлопаны и главари, призывавшие свернуть канарейкам головы, сами пали в роковой борьбе со стихией вселенского уюта. Публицистика этого времени отнюдь не зациклена на революционной догматике. Она со вкусом рассказывает о том, как понимали красивую жизнь чиновники новой власти, как поэты писали пролетарские романсы о пятилетках, а комсомольцы признавались в любви и ненависти к галстукам. Но главное действующее лицо этих материалов, конечно, нэпман - человек новой формации, фанатичный потребитель, напуганный прошлыми и будущими экспроприаторами.
Крокодил, № 11, 1924
Нэпманша и комиссарша
I.
По чердакам и полуподвальям шла бабья молва:
– Муж-то у ней из антилигенции. Сперва комиссаром был, а теперь в тресте. А сама-то она из простоволосых. Как вышла за комиссара, так и нос задирать стала. Расфуфырится - и не подходи.
Командовала во всем доме комиссарша. Например:
– Убрать в три счета от моей квартиры мусорный ящик. Головотяпы коммунотдельские! Инструкцию не знаете? Самому Шишковскому пожалуюсь.
Ящик убрали и оставили перед окнами грузчика Замухрышкина.
– Не засыпать песком эту лужу! Тут мои птицы ванну принимают.
Лужа оставалась незасыпанной, и комиссаршины гуси блаженствовали в ней, как в озере. С жильцами почти не ссорилась. Правда, были такие курьезы, как с машинисткой Веснушкиной, но это было не каждый день.
А курьез с Веснушкиной вышел.
Шут ее дернул надеть в воскресенье платье точь-в-точь такое, как у комиссарши.
Не стерпела комиссарша такой обиды и выпалила при всем народе:
– Тоже безработной числится, на биржу таскается, а сама в атласном платье ходит. Да и идет оно ей как седло к корове. Погоди, шлюха, узнаешь…
Испугалась Веснушкина, платье - в сундук. Этим и кончилось. Словом, во дворе была тишь да гладь, да коммунотдельская благодать.
Так было бы и дальше, если бы…
II.
В одной из квартир поселилась семья нэпачей.
«Сам» - в пенсне, бородка колышком; с виду интеллигент. «Сама» - будто со страницы журнала мод спрыгнула. Шик с ног до головы; а на голове шляпа, да такая широкополая - крышу на ларьке заменить можно.
Вот с этой самой шляпы и началось. Как увидела ее комиссарша, так три дня не спала, не ела. Шляпы захотелось. Свой газовый шарф невзлюбила.
Пойдет нэпманша по двору, а комиссарша ей в спину:
– Нэпы. Шкуродеры. Кровь из нас сосете. Все равно не век вам барствовать.
Покричит и опять о шляпе думает.
Однажды входит комиссарша во двор, а на голове у ней решето не решето, корыто не корыто, а, надо полагать, настоящая шляпа, да такая широкополая, что солнца из-за шляпы не видать стало.
Ахнули жильцы:
– Вот так комиссарша! Нэпманшу за пояс заткнула.
Потом пианино.
Привезла его нэпманша, поставила в зале, окна откроет и давай мазурки разные наигрывать.
А у комиссарши на душе кошки.
– Коли пианину купила, так думаешь, умнее меня стала? Завтра же куплю рояль.
III.
Так пошло дальше и дальше.
У нэпманши появится новое платье кашемировое, а у комиссарши на другой же день маркизетовое; у нэпманши на руке браслет, а у комиссарши - три.
У нэпманши дамский велосипед появился, а у комиссарши… сердце на куски разрывается.
Купить-то, думает, куплю, да еще не такой, как у этой дуры, а вот как на нем ездить-то буду?
Целый день комиссарша с мужем пропадала где-то за городом.
К вечеру во двор въезжает повозка, а на ней велосипед и комиссарша еле живая. Нос ободран, щеки в царапинах, шляпа смята, ботинок без каблука.
Внесли ее я квартиру, а она умылась, попудрилась и как ни в чем.
