нашем доме жил офицер лейб-гвардии драгунского полка, и мы видели, как денщик и вестовой готовились к походу: коней перековывали, оружие чистили; мы спрашивали вестового, что такое, а он сперва говорил, что в лагерь, а потом признался, что готовится…
И вот когда мы услышали, что война объявлена, мой старший брат, еще одна семья Рязанцевых, где было два брата, сын дворника, еще кто-то, в общем семь человек, мальчишки от 16 до 18 лет - мы взяли флаги у дворника и вышли на улицу. Прошли мимо вокзала в Старый Петергоф и оттуда в Новый Петергоф. В результате к нашему шествию присоединился весь город. Пели «Боже, царя храни», «Коль славен».
В 1914 году я перешел в восьмой классе, а в январе 1915-го во все учебные заведения был направлен призыв: выпускников агитировали поступать в военные училища. Предлагали даже сдавать экзамены до срока. Я их держал в конце января, вместе с братом и двумя товарищами по классу. В начале февраля я уже был в училище. Курс обучения длился 8 месяцев, и 1 октября я был выпущен офицером в 15-й уланский Татарский полк. А 4 октября я уже был на фронте. Северный фронт, между Двинском и Ригой.
- А кто из государственных мужей в офицерской среде до Февраля пользовался популярностью?
- Великий князь Николай Николаевич. Солдаты и офицеры его боготворили. Он знал военную службу, понимал это дело. Кроме того, Распутин, например, хотел приехать на фронт и прислал Николаю Николаевичу телеграмму: «Приеду такого-то числа». Николай Николаевич ответил ему: «Приезжай - повешу». Не знаю, анекдот ли это, но такие слухи ходили, и этим он поднял среди солдат и офицеров свой авторитет.
- А где и когда вы услыхали о Февральской революции?
- В конце февраля нас вдруг вызвали в полк в боевой готовности к штабу дивизии, и начальник штаба дивизии вручил пакет командиру полка с приказанием грузиться на ближайшей станции. Пакет он должен был распечатать только в Пскове. Мы двинулись на Псков. Одновременно с нами погрузили третий Уральский Казачий полк. Наши два полка считались лучшими в армии. Мы добрались до Режицы, а после двинулись дальше. На какой-то станции нас остановили. Стоим. Ночь переночевали, 27 февраля, утро наступило. Командир полка ходит к телеграфу к начальнику станции и ни с кем не может связаться. И примерно в полдень вдруг промчался царский поезд на фронт на полном ходу. Тогда начальник станции сказал: «В Петербурге революция, Государь отрекся и поехал на фронт». Через некоторое время получили распоряжение возвращаться назад. А позже я читал документы, что было приказано генералу Иванову собрать войска и двигаться на усмирение в Петербург. Так что если бы мы проехали туда, то я уверен, что так как у нас дисциплина была блестящей, мы бы выполнили приказ.
- Как была встречена Февральская революция солдатами и офицерами?
- Для них все было неожиданностью: и сама революция, и отречение Государя. Еще большее недоумение вызывало отречение Великого князя Михаила Александровича. Было крайнее удивление и непонимание, почему так произошло. Мои родные писали то же самое - полное непонимание, как произошла революция.
- Поведение солдат в вашей части изменилось после революции?
- Никаким образом. Наша часть крепко держалась даже после Октябрьского переворота.
- А приказ номер один повлиял на положение?
- В нашем полку не повлиял, но среди офицеров было крайнее возмущение - все видели, к чему это приведет. Да и сами солдаты не понимали, как можно нарушить воинский Устав. Но в пехоте уже начались брожения.
- А когда началось массовое дезертирство?
- Летом, примерно через месяц после приказа номер один. Как раз наш эскадрон бросили на железную дорогу Невель - Великие Луки. И я с полуэскадроном был на Великих Луках. Нашей обязанностью было сохранять порядок на железной дороге. Задерживать дезертиров мы не могли, потому что их слишком много было. Но мы должны были поддерживать порядок, чтобы железнодорожная администрация могла регулировать движение. Вот такой эпизод могу рассказать. Как только пришел поезд, бегут разорванные, разодранные пехотинцы за водой, а потом снова лезут в состав. Полно на крышах, на площадках, на буферах. Я обязан был обходить каждый поезд и внутри смотреть, чтобы не было беспорядка. Я беру одного солдата и прохожу весь состав. Вхожу в состав первого класса и вижу: на мягком диване, на верхней полке, сидят два запасных - совершенно разодранные, дикий вид у них, водку пьют и на бархате чистят селедку и ошметками бросают нарочно в двух генералов. Старенькие два генерала сидели внизу. Они совсем съежившись были, боялись слово сказать. Я немедленно скомандовал солдатам прочь отсюда. Один говорит: «А теперь швобода: что хотим, то и делаем». Я: «Моментально прочь!» - и взял стек, они мгновенно соскочили, унтер-офицер в шею одному и другому дал и выбросил из вагона. И потом прошли дальше, больше таких суровых мер не пришлось применять. Вот один из эпизодов, который показывает степень расхлябанности. Дезертиров, конечно, было колоссальное количество.
- А когда вы заметили агитаторов, когда политическая пропаганда начала проникать в армию?
- Примерно тогда же. Я на платформе наводил порядок и призывал солдат вести себя прилично и не мешать движению поездов. Вывел свой полуэскадрон, человек 30-35, и хотя на платформе были сотни солдат, они видели, что какая-то воинская дисциплинированная часть есть. Мы их стали оттеснять от поезда. Тут появился как-то штатский, тип еврея: а что вы там офицера слушаете? В шею его! Я моментально повернул в ту сторону полуэскадрон и скомандовал: «На изготовку!» Тот моментально исчез.
А затем нас уже позже перебросили на охрану более важного пункта - узла Ржев. Там был продуктовый склад фронта. Нас вызвали потому, что там произошел разгром. Там был пивоваренный завод, который захватила солдатская чернь, и спиртовой завод. Мы находили на дне бочек опившихся и утонувших солдат. Мне прислали в подкрепление тверских юнкеров. И я обхожу все станционные пути, потому что везде опившиеся солдаты, в самом безобразном виде. Я вхожу в буфет первого класса, сидит сестра милосердия за столом, а какой-то солдат ей пытается в горло влить водку из бутылки. Она кричит: «Я не хочу». А он: «Пей, сестра, пей!» Она пытается удрать, а он ее держит за шиворот. Я, как только увидел эту картину, ничего не говоря, стеком по морде свистнул этому солдату и немедленно приказал отбирать у всех бутылки с пивом и водкой, и тут же на путях мы их разбили. Все было сплошь засеяно стеклом.
Дальше иду уже к стрелкам, потому что начальник станции говорит, что не могут пройти составы, потому что на стрелках сидят солдаты. Вижу: один сидит на пути своей задней частью, а ноги на другом пути. Он уже опился так, что не может держаться, но в руках у него очередная бутылка, из которой он норовит отхлебнуть. Вот такие картины. Мы все это отбирали, разбивали. В течение нескольких дней удалось навести порядок.
- А какие воспоминания у вас связаны с Октябрьским переворотом?
- Когда произошло июльское восстание, мы очень встревожились, были раздражены поведением Керенского и всего Временного правительства. Тогда уже все понимали, что керенщина - это одна болтология, что Россия гибнет и что Временное правительство Россию сохранить не хочет и не может. Мы видели, что растет: солдатские депутаты являются второй властью и фактически власть теряется с каждым днем. Но, тем не менее, мы не ожидали такого скорого переворота, какой завершили большевики в октябре. Когда мы это узнали, я был на фронте, и, конечно, у нас у всех опустились руки - уже ничего нельзя сделать, Россия погибла и российской армии конец. Еще была слабая надежда, что какой-то сильный человек появится и сумеет повернуть историю в свое историческое русло. И фактически в это время во всей армии и у нас еще сохранялась дисциплина. Хоть и выборное начало было, командир эскадрона, бывший каптенармус, просто из уважения, зная, что солдаты нас любят, никаких мер против нас не принимал. А мы жили своей средой в деревенской избушке и думали, что же будет дальше. Никаких занятий у нас не было, нас ни к чему не обязывали. И эскадрон ничем не занимался. Все ждали. Но все же солдаты не позволяли
