сказал: „Искуснейший Тевт, один способен порождать предметы искусства, а другой — судить, какая в них доля вреда или выгоды для тех, кто будет ими пользоваться. Вот и сейчас ты, отец письмен, из любви к ним придал им прямо противоположное значение. В души научившихся им они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых“.
Сократ: Значит, и тот, кто рассчитывает запечатлеть в письменах свое искусство, и кто, в свою очередь, черпает его из письмен, потому что оно будто бы надежно и прочно сохраняется там на будущее, — оба преисполнены простодушия и, в сущности, не знают прорицания Амона, раз они записанную речь ставят выше, чем напоминание со стороны человека, сведущего в том, что записано.
И снова: «Оставлять после себя письменные сочинения — не должно ли вообще или дозволено лишь некоторым? Если верно первое, то имеет ли письменное слово какую-либо ценность? Если мы предпочтем второе, то кому — серьезным писателям или ничтожным?».[2] Так столетия спустя один из ткачей ковров словесных повторил вопрос и тут же ответил на него: «Смешно было бы, отказывая в таком праве людям дельным, принимать произведения никчемных писателей».[3] Другой вопрос почти что сам собой разумеется: «Оставить после себя достойное потомство — это благое дело. Дети наследуют телесную жизнь, книги же — это то духовное наследие, которое продолжит наше дело и после нас. Вот почему в наших
Это сочинение не является риторическим упражнением для публичного исполнения, но представляет собой скорее воспоминания, собранные на старость, средство от забвения, несовершенный образ и эскиз живых и одухотворенных речей мужей блаженных и достопамятных, которых я имел честь слушать».[5]
Далее — более подробно.
Метафизика имен собственных
Имена собственные — единственные из всех имен и избитых фраз, которые противостоят размыванию смысла, помогая нам изъясняться.
Иоганн Георг Тиниус обладал необычной фамилией. (Вы же не всерьез примете «ус» на конце за типично саксонское окончание!) Но, как говорится, имен не выбирают. В точности так же, как присущий лишь одному индивидууму неповторимый аромат кожи, сладковато-приторный или же терпкий, нордический или же южный, так и имя собственное уподобляется некой оболочке человека; можно ведь вполне ограничиться одной лишь своей подписью, нередко она способна представить самого ее обладателя, и (я тут не собираюсь никого поучать) иногда она выглядит куда убедительней, нежели «я», самый надежный фундамент (
И когда Иоганн Георг чувствовал себя одиноким и беззащитным, он принимался вслух повторять свое имя, как если бы оно означало некую материальную среду, в которой он уверенно и без труда ориентировался. Я — Тиниус. Строго говоря, Тиниусу не следовало так уж полагаться на истинность своего имени, ибо то, что он нам по этому поводу сообщает, отнюдь не всегда убеждает.
Мой отец, Иоганн Кристиан, родом из деревни Киммеритц, что под Лукау в Нидерлаузице, где его отец пас овец, именно он был первым, кто принес нашу фамилию в Германию. Дело было так, что во время Испанских воин за престолонаследие, будучи семилетним мальчуганом, однажды утром он был обнаружен на большом войсковом тракте под Барутом, по которому постоянно шли войска, одетым в военную форму; он тогда показал, что ночью произошел большой переполох и что вследствие нападения неприятеля все подверглось страшной разрухе. Сам он укрылся во ржи, и с наступлением дня ему больше никто не попадался. Все разбежались. Имя свое он назвать смог и о своем отце показал, что тот, восседая на белом жеребце с саблей в руках, командовал полком. Точных доказательств тому нет. Имя — римского происхождения с различными приставками, например, Атиниус, Тициниус, Батиниус; истинное имя обнаруживается в Руфусе Тиниусе, возглавлявшем поход римлян на парфян. Теперь уже много таких имен в той местности под Берлином и курортных округах, и все они происходят от этого первого родоначальника.
Стало быть, миф о Тиниусе все же существовал. Весьма ловкая экстраполяция: простолюдин, командующий полком с саблей наголо, — эдакий Руфус Тиниус. (Так бы прозвучало толкование психоаналитика. Но психоаналитики нам ведь не по душе, разве не так?) Если спереди поместить букву «А», Тиниус превратится в Атиния, известнейшего народного трибуна, г. рожд. 130 до Р.Х. (Что же касается Батиния, тут моя энциклопедия бессильна. Есть, правда, один Жорж. На худой конец. Но: Тициний (не Тицинний) — а) древнеримский автор комедий, дошедших до нас лишь в виде фрагментов; б) Октавий Тициний Капито, римлянин, проявивший себя как на поприще наук, так и на государственной службе в период правления императоров Домициана и Траяна. (Так утверждает гражданский реестр предков. И никаких экстраполяций, по крайней мере никаких унаследованных, тут быть не должно, ибо Иоганн Георг сообщает о своем отце в биографии. Может, именно в этом ему как раз следует поверить — он ведь, по его утверждению, испокон веку питал величайшее «отвращение ко всему, что связано с аристократией».)
Попытка третья. (Филологический крестовый поход.) Тиниус есть субстантивированное и отшлифованное
И как бы там все ни перепутывалось, ни перетанцовывалось, ясно одно: имя Тиниус представляет собой весьма зыбкую субстанцию. Что могло выйти из того, кто был отягощен подобным мифом? Доподлинно известно одно: мужские представители рода Тиниусов (давайте уж не будем прибегать к латинскому
