сказал индус, - настолько омерзителен сам процесс питья, что чем хуже, тем лучше». «Тогда, - говорю, - сам ее и пей». Качка заметно усиливалась, жара - тоже. Индус забился в угол каюты и действительно стал терпеливо глотать теплую горькую жидкость.
Глядя на него, я вдруг подумал, что водки в моей жизни с годами становится существенно меньше - даже и самой что ни на есть ледяной. То есть, может быть, в пересчете на граммы ее количество сократилось не слишком - ушло скорее это ощущение питья как процесса. Как мы все пили водку в девяностые годы? Ну просто сидели и пили (по крайней мере, сейчас мне так это видится). Никто никуда не торопился. Никто не предлагал перейти на виски или вообще уйти в смежные области одурения. Это были такие комические радения - сидели в квартирах (общежитиях, дворницких, ресторанах etc.), по размеру больше похожих на каюты, болтали, буйствовали и по мере сил прислушивались к ощущениям и друг к другу. Сейчас картина несколько иная. Пить водки стали не то чтобы меньше (какой-то год назад Алена Долецкая довольно убедительно доказывала мне, что водка нынче самый модный напиток), но как-то впроброс, что ли. Это как с поп-музыкой - ее больше, она на каждом углу, и она, в общем, наверное, даже стала лучше, но число людей, воспринимающих ее всерьез, заметно поубавилось. Сейчас пьют, как айпод слушают, - поспешно и бесхребетно. Я поймал себя на том, что в последнее время мешаю напитки, совершенно как школьник, чего раньше со мной не случалось, - просто потому, что иду на поводу у московской алкогольной полиритмии. Чистоту водочного эксперимента мало кто вокруг соблюдает. Собутыльникам не сидится на месте - после трехсот грамм продолжение если и следует, то непременно в другом месте. Разнообразие порождает неизбежную суету и общий расфокус. Причин тому может быть несколько, но главная, как водится, экономическая - для того, чтобы выпить, более не нужны денежные вложения двух и более людей. Пьянство стало более, что ли, дискретным, - а водка, будучи расхожим общинным пойлом, с индивидуализмом сочетается не лучшим образом.
(Не худо бы сделать небольшую оговорку, - во-первых, здесь рассматривается совершенно частный случай, поскольку сетовать в изрядно спившейся стране на какое-то ослабление водочных позиций по меньшей мере непристойно. Во-вторых, речь идет о некоем утопическом алкоголизме - том, который проистекает исключительно от избытка сил и чувств, об алкоголизме с цветуще-сливочной рожей Дина Мартина и совершенно фарисейским честертоновским девизом: «Пейте, когда вам и без того хорошо, и вы уподобитесь веселым крестьянам Италии». Знаем мы это уподобление веселым крестьянам Италии… )
Нехитрая, в общем, суть употребления водки заключается в двусмысленности, - выпивая, трудно понять, что, собственно, происходит: то ли ты от чего-то бежишь, то ли пытаешься нечто догнать. Водка - это движение, поэтому ей по контрасту нужны замкнутые пространства. С ней, как с пьесой, хорошо соблюдать единство времени и места. Ее трудно пить на бегу, в отличие от виски, например. Виски, напротив, допускает известную свободу перемещений, поэтому его так хорошо пить, например, в самолете. Будучи самой аскетичной и простецкой биодобавкой, водка тем не менее максимально ритуализирована - все эти грубые закуски, резкие жесты, топорные тосты истово подчеркивают серьезность происходящего. Будучи совершенным, в сущности, зеро (вкус, цвет, запах - все в ней так или иначе стремится к нулю, а все, что ей свойственно - это «качество», этот скучнейший, если разобраться, из параметров), водка как никакой другой напиток обрастает огромным количеством схоластических условностей - от запивок до драк. Вокруг нее происходит черт знает что, но саму ее при этом описать довольно затруднительно - в отличие от, скажем, портвейна, которому Пруст, например, посвятил не одну убедительную страницу. На мой вкус, лучшее описание водки и всего, что с ней связано, кроется в уникальном монологе-фантазме великого артиста Прокоповича в кинофильме «Неисправимый лгун» (сцена феерии в комнате с красными стенами). Ну еще, может быть, «Волшебная страна» Максима Белозора. Остальное - уже более-менее домыслы, как в «Москве-Петушках».
Смешно, что у нее тысячи имен, причем есть ощущение, что это не сорта, не марки и уж, разумеется, не купажи, но просто бесконечные и преимущественно идиотские наименования одного и того же. Все эти «Топазы», «Распутины», «Богородские», «Ха-ха-ха», «Дяди Вани», «Гжелки», «Ржаные», «Мягковы», «Хортицы», «Гражданские обороны» как будто призваны разрушить тавтологичность, которая заложена в саму природу этого напитка. Впрочем, лучшим эпитетом наградил водку один мой друг-музыкант. В свое время он говорил так: «У нас на рынке в Коньково продается 'хорошая' водка. Но она стоит пятьдесят рублей, и мы ее пьем редко - обычно ее кто-то из гостей приносит. На том же рынке у нас продается нормальная водка - мы еще называем ее 'приличной'. Она стоит тридцать рублей. Но мы тоже пьем ее нечасто. А вот есть еще водка по пятнадцать рублей - мы называем ее 'неплохая'. Вот ее мы сейчас и будем пить».
Меж тем мы подплывали к острову Флореана. За бортом плескались огромные черепахи, похожие на ожившие каски. Индус выхватил фотоаппарат и ушел на палубу.
Я посмотрел на початую бутылку, взял, повертел в руках, и неожиданно для самого себя сделал первый глубокий глоток.
В завязке
Когда ты - нет, не говоришь, не сообщаешь, а признаешься в этом, - первый вопрос обычно бывает о здоровье.
Спрашивают с надеждой - что, рак? печень, да? не стоит, ага-ага?
Это сопровождается легким движением корпуса назад - так отстраняются не от чего-то страшного или гадкого, а, скорее, от проблемного, могущего навязаться. Боятся именно этого: потенциально открывшейся навязчивости. Так относятся к новообращенным сектантам из разряда не очень опасных - кришнаитам или нетрадиционным баптистам. Вроде ничего плохого, но неловко - вот сейчас твой старый друг начнет убеждать, тащить, вкручивать тебе что-то, чего ты не хочешь слушать.
В твоем случае это особенно уныло, потому что известно ведь, что будут вкручивать, куда тащить. Лучше уж пусть у чувака будет со здоровьем. Жаль его, конечно, но пусть лучше у него печень не встанет, чем я буду слушать муйню.
Отвечать можно по-разному, я отвечал так: «Нет, со мной все в порядке, не надейтесь, и тут в порядке, и там в порядке, просто мне сейчас так удобнее. Так надо. Мне надо. Всякие обстоятельства, долго рассказывать. Нет, ты че, ничего плохого в этом не вижу. При мне - пожалуйста, меня это ничем. То есть мне это никак. И вообще, что это мы обсуждаем. Я чайку, пожалуй, возьму? Или кофе? Кофе тут хороший? Я в последнее время заценил, отличная вещь».
Расслабившись, они начинают интересоваться.
И долго ты так? И что, ни разу? Совсем ни-ни, не срывался? А отдыхать как? А с друзьями посидеть? А вообще чем тогда заниматься? Ну да, ты у нас книжки читаешь, и еще интернет, это такая зараза, сам часами сижу, вот где зависимость.
А ты точно не хочешь? Тут отличное, помнишь, в прошлом году? Ну, как сам знаешь, а я возьму. Бум здоровы.
