рассказывали, кого ликвидировали. Это была какая-то банда, которая хвасталась своими подвигами. В тот день, когда большевики вошли, они расстреляли 3 тысячи мужчин - всех, кого они приняли за белых офицеров. На улице через каждые 10-15 шагов мы видели трупы.
Отцовское дело считалось вторым ювелирным делом во всей России, первым был Фаберже. Отец мне говорит, что старший брат был в штабе, и они требуют полмиллиона рублей. Это были тогда огромнейшие деньги.
А в это время ко мне домой приходит банда из шести человек искать оружие. Они ничего не могли найти, потому что оно у меня в погребе было замуровано. Я их сначала повел в комнату жены. «Ну, показывай, что у тебя есть, - говорит главный». Я его веду в свой кабинет. «Вот, - говорю, - письменный стол. - Если бы у меня был револьвер, где бы я его прятал?» Открываю ящик - полный ящик патронов. Я оружие спрятал, а патроны забыл. Тут он поднял крик: «Ну, знаешь, это мы пойдем в штаб выяснять!» А это значит - вывести на улицу и за углом расстрелять. Я говорю, что если мы в штаб пойдем, когда еще мы все это выясним, у вас же там много дел, давайте раньше закусим. Тогда с продовольствием было очень трудно, а у меня, как у человека предусмотрительного, всегда был запас. И на счастье была бутылка коньяка. Я свою тещу попросил, чтобы на стол поставили все, что в доме есть. Принес бутылку. «Вот вы, товарищи, закусите, а потом пойдем вместе». Сели за стол. А там, на окне, стояла минеральная вода. «А вот это что у тебя там, что ты прячешь? - Это вода. - Да ну, рассказывай, какая же вода, когда в бутылках и с пробками. Давай сюда». Это были «Ессентуки». Он говорит: «Ишь, Ванька, вон посмотри, буржуйская вода какая!»
Вот так вот я их хорошо угостил, с ними сговорился, и они меня оставили в покое и еще дали записку. Он мне говорит: «Я сам студент, я в Сибири гнил. Я тебе напишу записку, тебя никто не тронет». И написал: «Обуск изделан. Низя трогать». И подарил мне свой револьвер.
А в это время подполковник Муравьев выпустил приказ, что будет обложение города, будут комитеты представителей разных деятелей - коммерческих, банковских, которые разложат сумму в 15 миллионов рублей на каждую корпорацию. И он дает на это 10 дней сроку. Я вечером являюсь к Ремневу. «Где деньги? - Где же набрать такую сумму? - Так вы там сложитесь, наберите. А если немножко не хватит, так ничего».
Я уже понимаю и говорю: «Сколько я смогу собрать, я принесу, но вы мне, конечно, дадите расписку, что вы уже получили, чтобы нам не нужно было вносить по приказу генерала Муравьева». Нет, - говорит, - это не нужно, это совершенно другое.
Восемь дней я к нему ходил и сторговался на 25 тысяч. Я ему сказал, что он может прийти в магазин, там я ему деньги дам, и он может выбрать себе подстаканник, для жены колечко…??Это ему очень понравилось. «Вы мне дайте ключи, чтобы я вас там мог встретить».
Он мне поверил, отдал все ключи. Естественно, до того, как они там появились, мы все ценности из магазина убрали. Он пришел, крестик себе, крестик жене, несмотря на то, что коммунист, подстаканник, брошечку… А потом говорит: «Так, вы знаете, иногда хочется покурить. Вот бы портсигарчик какой-нибудь хороший».
Что он ни просил - все ему дали. Набрал он товара мелкого и получил 25 тысяч. На этом все успокоилось.
Через неделю Муравьев его расстрелял. А потом самого Муравьева тоже расстреляли, потому что выяснилось, что он это не с нами одними проделал. Но другие дали почти все, что он просил.
Вообще, грабежи были организованы в феноменальных размерах. Днем объявлялось, что все грабежи будут строго наказаны, сейчас же звонить в полицию при малейших попытках, а ночью вооруженные солдаты в буквальном смысле врывались в дома, делали обыски, насиловали женщин.
Мы решили уехать из Киева в Одессу. При этом хотели как-то спасти имущество, думая, что в наше отсутствие начнутся грабежи. На вокзале было страшное воровство. У людей выхватывали чемоданы из рук. С нами ехала художница Александра Экстер. Ее муж зашил большую сумму денег в подкладку пальто на спине. И когда он оказался в купе, то заметил, что у него на спине дырка. Кто-то разрезал ножом сукно без всяких церемоний. Он это только в вагоне заметил.
В Одессу мы приехали большой семьей - мой брат, жена, ее сестра, теща, - все старались удрать. В Одессе был губернатор, администрация функционировала, как и раньше, а французы занимались администрацией военного характера.
Они там организовали интернациональную комиссию по снабжению южной России, и я там был еще с одним переводчиком. И наша роль заключалась не только в том, чтобы переводить, но и встречаться с российскими властями по разным вопросам.
Из Одессы мы уехали с французскими войсками в апреле 1919 года на французском транспорте «Корковадо», забранном как военный трофей у турков. Можете себе представить, в каком виде был этот пароход. Там не было ни одной тарелки, вилки, простыни, перины. Это был совершенно голый скелет, движущийся по воде. Мы должны были ехать в трюме, где были 4 железные койки. И еды никакой. Тоже надо было об этом подумать.
В Константинополе мы болтались целый месяц. Через военный штаб я телеграфировал своему брату, который жил в Париже и был доктором. Еще через пару недель мы получили визы и отправились на пароходе прямо в Париж. И приехали сюда 6 мая 1919 года.
Публикация Ив. Толстого
Революция номер девять
Советская пресса о партийности бытия
«Комсомольская правда»,
21 июня 1968, № 143
Чему учит «Студент»?
Пражский еженедельник «для молодой интеллигенции» и его понимание демократии
Среди модных политических спекуляций, пожалуй, одна из наиболее частых - спекуляция словом «демократия», представляющая собой, по сути дела, злое надругательство над этим понятием.
Во имя «демократии», оказывается, посылает Пентагон свои легионы во Вьетнам - жечь, убивать, насиловать. Во имя «демократии» четыре афинских полковника пытают в застенках славных сынов греческого народа. Во имя «демократии» штык и доллар утверждают на политой кровью и слезами земле латиноамериканских республик власть марионеток-горилл.
«…» И сегодня, как, может быть, никогда, понятие это нуждается в конкретизации, ясном, недвусмысленном определении его сути с позиции единственно верного - марксистского мировоззрения.
Как ни странно, но именно это требование крайне раздражает редакцию пражского издания «Студент», с недавних пор именующегося «Еженедельником молодой интеллигенции». Например, в статье постоянного автора этого еженедельника Александра Крамера, шумно озаглавленной «Какая демократия?», в первых же строках заявляется следующее: «Только что в коммюнике о заседании президиума ЦК КПЧ от 22 марта нам разъяснили, что наша демократизация носит отчетливо социалистический характер. Иными словами, она не есть демократия как демократия».
После долгих, пространных и путаных рассуждений автор патетически восклицает: «Возвратимся же наконец к вопросу, выраженному в заголовке: какая демократия? Действительно, какая? Буржуазная? Социалистическая?» Эта терминология Крамера никак не устраивает. Он даже не хочет с ней считаться, а сам отвечает на свой вопрос так: «Просто демократия». Видите, мол, как я беспристрастен, как я стерильно объективен, какой я чистопородный прогрессист, - меня никак не удовлетворяет демократия социалистическая, но, поверьте на честное слово, я не хочу и буржуазной демократии. Мой пунктик - это «просто демократия».
Полноте, пан Крамер, стоит ли сегодня всерьез прикидываться рассерженным простаком, призывающим оперировать в политике «чистыми абстракциями»? Слова вообще, а термины политические в особенности, имеют свои цвет, вкус, запах - они конкретно содержательны. И я думаю, что все это Александру Крамеру, как и редакции «Студента», хорошо известно. Известно, что нет, не бывает, не может быть «демократии вообще».
«…» Крамер иронизирует: «У нас существуют фетишизированные понятия. Святые, незатрагиваемые принципы. Ведущее положение коммунистической партии. Дружба и сотрудничество с Советским Союзом.
