лорнетом, сладковато-рассеянная». Очень похоже.
В годы гитлеровской оккупации Анненков и Мотылева оставались в Париже. Он работал в кино, «одевая кинозвезд» (как впоследствии будет названа его мемуарная книга), она играла на подмостках «Театра русской драмы», созданного осенью 1943 года (председатель художественного совета - Сергей Лифарь). Первым спектаклем театра стала никогда не ставившаяся комедия Грибоедова «Замужняя невеста», оригинально доработанная и прямо-таки инкрустированная находками Николая Евреинова. На следующий год под немцами были поставлены «Цена жизни» Владимира Немировича-Данченко и «Меблированные комнаты Королева» - дореволюционный еще фарс С. Урайского.
После войны Мотылева много болела, десять лет провела в кресле-каталке в анненковской квартире, увешанной живописью из прежней жизни, радушно принимала гостей.
Скончалась Валентина Ивановна 2 июля 1978 года и похоронена на кладбище Сент-Женевьев-де- Буа.
- У меня было три старших брата. В 1906 году я поступила сразу в третий класс гимназии. Появились новые подруги, новые занятия, началась новая, более самостоятельная жизнь, в которую события внешнего мира не входили вовсе, точно мы жили в некотором царстве, некоем государстве. Кончила я гимназию в 1912 году.
В июле 14-го года внезапно вспыхнула германская война. Москва как-то сразу наполнилась солдатами в бурых шинелях и щеголеватыми офицерами. И те, и другие ждали отправки на фронт. Толпы москвичей с цветами и флагами провожали их на вокзале. Волна патриотизма охватила Москву и всю Россию. И, выйдя из берегов, перешла всякое чувство меры: запрещена была музыка немецких композиторов, из театров изъяты все пьесы немецких авторов, из музеев вытащены картины немецких мастеров. Немецкие товары подвергались бойкоту так же, как и немецкий язык. Началась форменная вакханалия. Громили немецкие магазины из чувства высокого патриотизма, а предприимчивые граждане растаскивали и под шумок продавали своим знакомым украденные вещи по сходной цене. Патриотизм не знал уже более никакого удержу. Недаром говорится в известной пословице: «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет». В данном случае пословица била не в бровь, а в глаз. Так называемые патриоты, забравшись однажды в магазин роялей знаменитой старой немецкой фирмы Юлия Генриховича Циммермана, изрубили на куски все рояли, находившиеся в магазине. Не довольствуясь этим, они ворвались во все отделения фирмы на других этажах и стали бросать на улицу один за другим все рояли, находившиеся на складах. Рояли падали на мостовую и разбивались в щепки - к удовольствию толпы, стоявшей на противоположном тротуаре. Словом, получился абсурд и безобразие.
Помню, как-то летом я видела, как на Кузнецком мосту громили немецкий магазин пуховых изделий. Из распоротых подушек и перин летел пух, заполняя воздух как бы хлопьями снега. Тротуары были покрыты густым слоем снежного пуха, а вокруг зеваки, сами покрытые пухом с ног до головы, смеялись и подбадривали зачинщиков. Мне стало противно, и я ушла.
Однако к чести населения надо сказать, что объявились и настоящие патриоты. Жертвовались огромные суммы на нужды войны, устраивались концерты и спектакли с участием знаменитостей, делающих сборы на подарки солдатам. Частные лица открывали за свой счет лазареты, делались уличные сборы, приносившие большие суммы денег.
На офицеров и солдат девушки смотрели с обожанием, и когда появились первые раненые, эти девушки самоотверженно отдавали свои силы на уход за героями. В число самоотверженных девушек попала и я, поступив в частный лазарет купеческой вдовы Подушкиной. К сожалению, первый контакт с ранеными оказался для меня и последним: выяснилось, что я не могла переносить вида крови, а раскрытые раны вызывали во мне физическую тошноту. Мне предложили работу по хозяйственной части, но эта работа меня мало привлекала, тем более что в нашем лазарете оказалось 18 добровольных сестер на 20 раненых. Я подумала, подумала и покинула госпожу Подушкину. Тогда я решила пока что поступить в театральную студию для профессиональной подготовки. Театр с ранней юности был моей заветной мечтою. Я пошла к известному режиссеру Федору Федоровичу Комиссаржевскому и после экзамена сразу же была зачислена в труппу его учеников.
- А это было в каком году?
- В 1916 году.
- Может быть, расскажете о самом Комиссаржевском?
- Комиссаржевский был кумиром всей группы, и артистов, и учеников, был очень сдержанным, очень далеким от нас, ни с кем из нас в контакт не вступал, но был человеком с большим юмором, часто смешил нас всякими замечаниями. Прошло два с половиной года с начала войны, налаженная обывательская жизнь с виду как будто совсем не изменилась. Люди работали, ходили в театр, в кино, в гости, играли в преферанс. Можно было подумать, что война происходит на какой-то другой планете. В действительности же в жизни населения произошел постепенно за эти годы огромный сдвиг. Давно исчез из обихода елейный патриотизм 14-го года. Слухи, доходившие с фронта, были один хуже другого. Говорили о бесчисленных поражениях русских войск, о глухом недовольстве среди солдат, об измене пронемецкого элемента в армии. Втихомолку обвиняли немку Алису и ее советника Распутина в желании помочь врагу. Государя упрекали в слабости и попустительстве.
Эти слухи способствовали все нарастающей тревоге населения. Появление очередей говорило о недостатке продовольствия. В это тревожное время москвичей огорошила весть об убийстве Распутина. Слуху сначала не поверили. Потом, когда сомнения рассеялись, началось общее ликование. Появилась надежда, что с исчезновением злого гения наступит райское житие. Однако по прошествии некоторого времени население увидело, что райское житие что-то не приходит. Хвосты у лавок все удлинялись, а продовольствия становилось все меньше и меньше. В хвостах обнаруживалось недовольство, часто бурного характера. В атмосфере чувствовался накал, который требовал разрядки. Вдруг из Петербурга донесся слух о беспорядках среди солдат. Говорили, что целый полк с оружием в руках вышел на улицу. Другие полки будто бы последовали этому примеру, и образовалась целая армия вооруженных людей. Положение стало угрожающим. Царь отрекся от престола, и после целого ряда перипетий во главе России встал Керенский и образовалось Временное правительство.
- А вы не помните, что говорили о Керенском? Он считался героем?
- Боже, это был кумир. О нем говорили, как о каком-то высшем существе, который один только может спасти Россию. Говорили о его пламенных речах, о его темпераменте, о его необыкновенной работоспособности. Особенно дамы. Это было что-то вроде Собинова, любимого тенора. В общем, это была какая-то фигура очень уважаемая и даже обожаемая.
- У вас было три старших брата. Они интересовались политикой, участвовали в каких-то кружках?
- Абсолютно ни в каких кружках не участвовали, и политикой интересовались больше по слухам. Читали газеты, знали о каких-то событиях, но особенно они их не задевали. Каждый занимался своим делом.
- Вы мне раньше рассказывали об одном из них, в чем проявилась его революционность?
- Это было в детстве, когда мне было 10 лет. Тогда был в моде Горький. Брат носил косоворотку, сапоги. То есть воспроизводил облик маленького Горького. Потом у него было две-три прокламации в столе, смысла которых он, я думаю, сам не понимал, держал больше для фасона, для приятелей. А остальные братья абсолютно политикой не занимались.
- В течение первой половины 17-го года ваша артистическая деятельность продолжалась?
- Я еще была ученицей и ходила смотреть запоем каждый спектакль в театре, так что я домой возвращалась не раньше двенадцати. Все спектакли знала наизусть.
- А кто же в то время царствовал на сценах?
- Наш театр был молодежным, там никто не царствовал. Один и тот же актер мог играть сегодня главную роль, а завтра выходить в массовке.
- А вообще в Москве?
- Художественный театр. Качалов, Книппер, Германова, Москвин, Станиславский. Был в Малом театре Южин. Был Драматический театр, где ставили «Павел Первый», там очень прославился Певцов. Потом был театр Корша. Но этот был второго сорта. Хотя актеры там были замечательные. Но репертуар был для публики менее изысканной.
Слух о бескровной Февральской революции облетел всю Москву и всю Россию. Радости и объятиям москвичей не было конца. Надеялись, что теперь-то уж Россия вздохнет полной грудью и триумфальным
