Забыл он, что сознался корчмарю, который мог выдать его батьке, и мечтал о том, сколько радости даст он родным, когда признается им, кто он! Закрыв глаза, он притих, боясь говорить с матерью, чтобы не проговориться.
Вошла Дегтяриха в хату, видит: солдат спит. Забила ее лихорадка, скорее захотелось покончить с ним.
Взяла она топор в руки и подкралась к Ермилу сзади. Размахнулась и ударила острием в лоб. Шевельнулся было Ермило, да так и застыл на месте. Залила кровь хату, и мозги из черепа Ермилы брызнули на пол.
Тучи заволокли небо. Поднялся ветер. Старый Дегтяренко спешил в корчму, чтобы скорее взять водки, да домой до дождя поспеть. Думает: а погодка славная становится, упрятать солдата можно будет так, что и концов не останется.
- Здравствуй, Ицка! - сказал Дегтяренко, а в глаза жиду не смотрит, на лице тревога.
- Ой, вей, яким ты барином, Дегтяренко, сразу стал, на нашего брата и глядеть теперь не хочешь! - говорит корчмарь и усмехается.
- Яким таким барином? - спрашивает старый сердито. - Давай-ка водки скорее, Ицка, а языком лишнего не болтай.
- Ничего лишнего не болтаю, а правду говорю. Разбогател, так и загордился.
Раскрыл глаза широко на жида Дегтяренко и диву дается, что он говорит, про какое такое богатство.
- Что глядишь так? - продолжал жид. - Ты думаешь, я ничего не знаю, что у тебя теперь грошей и куры не клюют?
- Про якие гроши говоришь ты, чертов жидюга? - не на шутку рассердился Дегтяренко.
- А про такие, которые Ермило твой принес.
- Чи ты сумасшедший, Ицка, чи правду говоришь? Який Ермило?
- Сын твой, солдат, он шел около корчмы и заходил сюда, водку тут пил. А як вынув гроши для расплаты, ой, вей!.. Тут в целом уезде ни у одного пана столько денег нет!
Догадался тогда Дегтяренко, в чем дело, схватил скорее бутылку водки и побежал домой.
На дворе гудит ветер, дождь идет и рубит прямо в лицо Дегтяренко; ветром у него с головы шапку сорвало, а старый бежит, не слыша под собой ног. Добежал до своей хаты, стучит в ворота, а сам чуть дышит от усталости.
- Это ты, старый? - спрашивает тихо Дегтяриха со двора.
- Я, пусти скорей.
- Чего стучишь так, что вся деревня слышит? - ворчит Дегтяриха, отворяя ворота.
- Ну, что солдат? - спрашивает старый.
- Припирай ворота, а потом спрашивай; да не кричи, - ворчит снова Дехтяриха.
- Что так?
- Да так; покончила я с ним.
- Убила?!
- А что ж, тебя дожидала.
- Что ты наделала! Это же сын наш Ермило. Он в корчме был, там его распознали.
- О, Боже мой! Окаянная я! - закричала Дегтяриха, - не будет мне покоя ни на этом свете, ни на том!
На дворе сделалось так темно, что хоть глаз выколи. Поднялась страшная буря: закрутились вихри, разъяренным зверем завыл ветер, деревья гнулись, затрещали обветшалые крыши и дождь хлынул, как из ведра.
Деревья с корнем вырываются из земли, срываются крыши и солома носится по улицам, ровно пыль какая.
Никто не пожелал бы и злейшему врагу своему быть в эту ночь на улице, а не только самому выйти. Но вот слышат лемяшевцы, что на улице раздается, вместе с ужасным воем ветра, плач и вой женщины. Замрет ее голос на минуту, потом снова раздается. И навел этот голос на всех, кто слышал его, страх и уныние. «Это ведьма ходит по деревне», - говорят люди промеж себя по хатам, и страх их берет еще больший. «Повесьте, зарежьте меня, люди добрые, я сына убила, окаянная!» - ясно долетает до них.
Некоторые из них хотели уже выйти на улицу, чтобы узнать, не человек ли это кричит, да боятся: А вдруг да ведьма? Схватит тогда она человека, потащит в болото, чтобы утопить его.
Наконец ведьма подбегает то к одной, то к другой хате, стучит кулаками по окнам; бьются стекла и летят со звоном на пол. Дети, пугаясь, с плачем бросаются под лавки, под столы, под печи и прячутся там. Bетер, свистя и шумя, врывается с дождем в разбитые окна. Льются уже целые лужи с подоконников, а никто из жильцов не подходит к разбитым окнам, чтобы закрыть дыры: боятся, как бы ведьма не схватила за руки, да не вытащила в окно.
Но вот явились смельчаки, повыскочили на улицу, бегут за ведьмой и ловят ее. Что за чудо? Ведьма в руках, а не оборачивается ни в свинью, ни в собаку и кричит все свое: «Зарежьте меня, окаянную, я сына убила».
Теперь и трусы все сделались смелыми: ни буря, ни ливень не удерживает их в хатах, каждому хочется посмотреть на ведьму. Тащат они ее к старосте, чтобы у него спросить, что делать с ней. Привели. В хате начали заглядывать ведьму. Страшной она показалась: волоса на голове у ней распущены, всклокочены, частью порваны, руки и лицо в крови; одежа мокрая. «О, Господи, что за страсти такие, - говорят мужики, - ведь это Дегтяриха! Когда же она ведьмой стала?»
Оборвавшимся, охриплым от крика голосом несчастная мать поведала им свое ужасное, страшное дело.
Бросились тогда люди к хате Дегтяренко. Входят к нему и видят: весь пол залит кровью, а на лавке лежит солдат с разрубленным черепом; под полатями висит на веревке сам старый Дегтяренко. Язык у него высунут, глаза открыты, лицо распухшее…
С тех пор прошло много лет. Дегтярихи давно на свете нет. Она сошла с ума в ту же ночь, когда убила сына. Но лемяшевцы и теперь еще с ужасом вспоминают эту страшную ночь, и долго еще будут помнить ее.
Материал подготовил Евгений Клименко
Горькая колбаса
Соцзаказ: писатели о мясо-молочной промышленности
Ирина Глущенко
Советская система не разделяла жизнь и искусство. Ключевая идея соцреализма состояла в том, что художник должен находиться в гуще социалистического строительства. Другое дело, что, как объяснял А. В. Луначарский, не обязательно показывать, что есть на самом деле, - важно, чтобы читатель или зритель получил представление о том, что будет, что в итоге получится. Но пафос строительства нового мира пронизывал все стороны жизни, а потому для художественного произведения не было тем низких, недостойных. Были, возможно, темы запретные, но это уже совсем другой вопрос. «Мастера пера, инженеры человеческих душ теперь привлечены в качестве квалифицированных специалистов к общественно полезному труду: ездят по стройкам, создают истории заводов, описывают процесс производства», - пишет Ирина Лукьянова в биографии Корнея Чуковского.
Неудивительно, что бурно развивающаяся пищевая промышленность тоже должна была быть воспета.
В Совнаркоме озаботились этим вопросом.
Перед нами удивительный документ, представляющий собой стенографическую запись совещания наркома мясной и молочной промышленности СССР Смирнова с писателями. Дело происходит 25 июля 1939 года.
Открыл совещание нарком.
Тов. Смирнов: Мы решили созвать сегодня совещание для того, чтобы помогли нам организовать работу, как можно было бы лучше и быстрее создать историю мясной и молочной промышленности, ибо мясная и молочная промышленность развивалась под непосредственным руководством тов. Сталина.
С места: У меня к вам такой вопрос: как вы мыслите, что это будет история мясной и молочной
