мне известно еще по «Дозорам». Мне отчего-то кажется, что в эти зябкие стылые дни Эрнсту тоже снится фильм «Стиляги», и он искренне желает ему успеха, и готов ради этого пить вино на чужих кухнях с малознакомыми людьми, – даром что он «Стиляг» не придумал, не снял и даже не спродюсировал, просто волею провидения принял участие, так сказать, в их прокатной судьбе. Абсурдность этой достоверно- сонной ситуации лишь в том, что о фильме «Стиляги» радеет человек, 15 лет назад рассказывавший по тогдашнему Первому каналу про Гензбура, Годара и Фассбиндера; он даже сам изображал на экране Райнера Вернера, с его похмельной небритостью, как сейчас помню, под песню Коэна Dance Me To The End Of Love. «Хотя мне наплевать на мой имидж, и я не боюсь предстать на телеэкране в роли наркомана и гомосексуалиста, постельные сцены я все же смягчил», – признавался тогдашний Эрнст в интервью тогдашнему «Коммерсанту».
Точно так же, как за каждым крупным состоянием стоит преступление, за каждым большим телевизионным успехом – осколки несбывшихся надежд, смутное осознание того, что ты приходил в профессию не за этим. Юношеским мечтам вообще свойственно сбываться предельно криволинейным образом, но в сфере ТВ это происходит с особым цинизмом: поскреби любого медийного монстра, обнаружишь наивного доброго юношу, мечтавшего бороться против неправды, просвещать тьму невежества и рассказывать народу про любимую группу «Зоопарк». Только гипертрофированной социальной адаптивностью можно объяснить совершенно искреннюю веру этих людей, что делать передачи про тайную секту лесбиянок-крысоедов ничуть не хуже, чем передачи про академика Сахарова, и вообще, что каждому времени свои ордена. Даже самые одиозные персонажи, вроде черного рыцаря НТВ Кулистикова, обладают вполне прекраснодушной биографией: обозреватель перестроечного «Нового времени», продюсер программы «Либерти лайф» на радио «Свобода», начальник службы информации в звездные киселевско- парфеновские годы НТВ. Этот же самый человек говорит сейчас в интервью «Коммерсанту»: «Окрестные племена гастарбайтеров выучат русский только за то, что им разговаривал Галкин. Телеартист посильнее Ильича. Тот с последышами разъял империю – Галкин у телеэкранов воссоединил ее». Как пел еще один любимый исполнитель нынешнего теленачальства, – того ли ты ждал, того ли ты ждал?
Судьба человеческая вообще полна скорбей, но судьбы людей, добившихся, извините, успеха (не обязательно материального) в электронных, простите, СМИ – это прямая иллюстрация механизмов кармического возмездия. Почему ни один из коллективов той или иной степени блестящести не протянул больше 5 лет? Почему людей, которые вместе выпивали, спали, думали об одном и том же и дышали в такт, неизбежно разбрасывает так, что у них потом едва хватает сил здороваться друг с другом при встрече? Вдохновенные взглядовские юноши, строившие на руинах системы телевидение с человеческим лицом, – где они, что они? Снимают непрерывные шоу с фигуристами-дилетантами, модерируют споры митрополита и маршала об исторической роли И. В. Сталина, управляют православным телеканалом, ведут радиопередачу, посвященную деталям обмундирования вермахта, иных уж нет. Трудовому коллективу «гусинского» НТВ судьба не дала даже возможности геройски уйти на дно, не сдаваясь врагу, – им пришлось пережить коллективный позор «спора хозяйствующих субъектов», взаимные свары в прямом эфире, последующее совсем уж бесславное переселение на ТВ-6. Многим success stories последних лет – книжке ли Парфенова, или феерическим утренним радиошоу Доренко, мы обязаны только тем, что однажды для этих людей не осталось места на ТВ. Как сказал когда-то А. К. Троицкий о Валдисе Пельше: «Он перестал появляться в телевизоре и теперь значительно лучше выглядит».
Но вернемся к Эрнсту – про него принято шутить, что он-де «перешел на темную сторону силы»; на самом деле, Эрнст (Пельш, Любимов, Галкин и т. д.) не делал никакого сознательного выбора, на их месте аналогичную метаморфозу претерпел бы каждый, кого догадал Бог оказаться на ТВ с умом и талантом. Ты приносишь туда все свои способности и иллюзии, а тебе говорят: ОК, передача про Гензбура – это здорово, но мы же работаем не для вас и для ваших друзей, давайте попробуем сделать так же качественно, но для чуть более массовой аудитории. И ты делаешь, и у тебя получается, и ты ловишь кайф от своего профессионализма, и от того, как ловко ты изживаешь интеллигентские комплексы, смотри-ка, оказывается, я не только про Гензбура могу, но и «Поле чудес» у меня получается, и здорово ведь получается. А дальше ты вдруг начинаешь чувствовать дыхание масс, и тебе становится интересно, – а как его можно еще раскачать, завести, как попасть в то, чего ждет этот огромный невидимый стадион, сам того не понимая? «В этом есть что-то такое, чем меняют мир», – пел когда-то, имея в виду музыку, рок, Константин Кинчев; рискну предположить, что в производстве какой-нибудь сверхуспешной «Фабрики звезд» рок-н-ролла, драйва, слепой нерассуждающей силы, что тащит тебя, как прибойная волна, – ну никак не меньше, чем в концерте группы «Алиса». Дураки, кто считает, что все это из-за денег. А дальше ты подсаживаешься на этот драйв, и тебе хочется раскачать толпу сильнее, чем вчера, и сильнее, чем удается друзьям-конкурентам, и тебе уже мало тех средств, которыми ты привык пользоваться – нужно разогнать звук до тысячи киловатт, пустить дым, включить лазеры, снять кино, запустить его по всем экранам в каждом городе, и наделать книжек по его мотивам, и запустить на радио его саундтрек, и закольцевать все это перекрестным кросс-брэндингом, и дубасить по всем органам чувств, со всех сторон, пока не останется ничего, кроме вечно разгоняющейся волны драйва. За кувыркания в этой сокрушительной волне, как прекрасно известно исполнителям музыки рок, приходится платить, без скидок, чаще всего собственной судьбой. И нужно обладать умом и сообразительностью Константина Львовича Э., чтобы на самом гребне волны вдруг начать говорить – как он это делает в последних интервью, – что нынешний язык телевидения себя исчерпал; это все равно как если б Кинчев посреди концерта оборвал бы песню «Мы вместе» на полуслове и пустился бы играть фри-джаз.
И кажется, что у Константина Э., в отличие от Константина К., этот трюк как раз мог бы получиться.
Идеальное логово
Главному русскому архитектору 500 лет

Когда впервые смотришь на постройки Андреа Палладио, разбросанные вокруг небольшого городка Виченца в венецианской провинции, трудно отделаться от впечатления, что «где-то это мы уже видели». Но откуда у нас, родившихся далеко от Италии, «врожденное представление» об этом ренессансном зодчем? Тем не менее нам будто знаком его язык. Палладио в 1570 году пишет о голубятнях на вилле Эмо: «Due colombare, che apportano utile al padrone e ornamento al luogo». Прошу перечесть эту фразу – даже человек, не знающий ни слова по-итальянски, – точнее, думающий, что не знает, – уловит смысл практически каждого слова. «Две голубятни, которые приносят пользу хозяину и украшают место» – все итальянские слова этой фразы понятны русскому уху, от due идет дуэт, в colombare звучит коломбина (голубка), utile – утиль, утилитаризм, padrone – патрон (хозяин), ornamento – орнамент, от luogo – лого и, как знать, быть может, – «логово». Подобно тому, как в русском языке имеется масса слов итальянского происхождения, нам в той же пропорции знаком, как «врожденная идея», стиль Палладио, его архитектурный язык. Он в геноме русской культуры.
Начиная с построек Кремля «с их итальянскою и русскою душой», на Руси прививается итальянский стиль. Европейский проект России, предложенный Петром, быстро берет курс на «правильную архитектуру», как тогда называли архитектуру итальянскую. В 1715 году наши пансионеры-архитекторы оправляются в Италию и Голландию. Но довольно скоро русские перестают строить на голландский манер, переориентировавшись на итальянские образцы. Итальянское значило – Палладио. Уже в 1716 году, на заре петровского проекта России Ю. Кологривов переводит первую часть знаменитого палладиева трактата об архитектуре. Русские жилища производят впечатление построенных «в итальянской манере», как говорит в 1711 году швед Эренмальм о доме Меншикова на Васильевском острове – действительно, он имел усадебную композицию, и завершение боковых ризалитов напоминало палладианскую виллу Барбаро. Даже неоготический Баженов, проектируя в 1765 году увеселительный павильон в парке Екатерингоф, отмечает в пояснительной записке к проекту, что «пропорции сему дому я дал Палладиева вкуса, кой в строении увеселительных домов более других я почитаю». Уже во второй половине ХVIII века все работавшие в России зодчие были горячими приверженцами вичентийского мастера. Многие архитекторы, строившие