Инди рассмеялся.
– А ты уверен, что хочешь здесь работать?
– Какое-то время, – пожал плечами Шеннон. – По-моему, уровень моего исполнения повысится. В «Джунглях» я себя исчерпал. Пора внести в тему вариации.
«Шеннон, как всегда, выглядит разочарованным, – подумал Инди. – То же самое было и в Чикаго, и почти всегда – в Париже. Будто джаз-культура требует этакого въедливого отношения к жизни. Диссонанса, что ли. Синкопированного ритма, с намеренно поставленным не к месту акцентом».
Они успели покончить с сосисками и уже принесли основное блюдо, когда Шеннон вернулся к теме, которую Инди старательно пытался стереть из памяти.
– Так ты больше не слыхал о сопляке, приславшем тебе коробку с пауками?
– Нет. Ни словечка.
– Получив твое письмо, я сперва думал, что это шутка.
Инди отведал жареной трески.
– Я тоже так думал, пока не открыл коробку.
Шеннон скроил гримасу и покачал головой.
– Пауки, надо же! Случись со мной такое, я бы, наверно, прямо рехнулся. Но какого черта и кто это сделал?
– Не имею понятия. Но кто бы то ни был, у него дерьмовое чувство юмора. Пауки были черными вдовами [11], и если бы меня укусила хоть одна вдовушка, я бы вряд ли сейчас говорил с тобой.
Шеннон вонзил вилку в изрядную горку зеленой стручковой фасоли, высившуюся возле ростбифа.
– А откуда ты знаешь, что это черные вдовы?
– С картинки в энциклопедии.
– Интересно, где в Лондоне можно раздобыть черных вдов? – пробормотал Шеннон.
– Не знаю. Будь у меня время, поискал бы.
– Адски теплый прием, – задумчиво кивнул Шеннон. – Будь Белекамус где-нибудь неподалеку, я бы решил, что за этим стоит она.
– Но ее тут нет, – отрубил Инди, подводя черту под разговором. Дориана Белекамус была его первым профессором археологии в Сорбонне, и завлекла его в качестве ассистента в Дельфы. В Греции она дала Инди познать не только вкус экспедиционной жизни, но и предательства – использовала его в заговоре против греческого царя, что едва не стоило Инди жизни.
Зато в Дельфах он сделал значительное открытие: отыскал и извлек на свет древнюю священную реликвию, оракул, известный под названием «Омфалос», находящийся теперь в Нью-йоркском археологическом музее под опекой Маркуса Броуди. Несмотря на вероломство Белекамус и ее трагическую участь, которой и сам Инди едва избежал, полученные впечатления убедили его, что ему на роду написано стать археологом [12].
– Ну, и как рыба? – поинтересовался Шеннон.
– Отличная. А тебе-то обед понравился? Ты не проронил об этом ни слова.
– Приемлемый. Мясо сыровато, но соус ничего.
– Джек, ростбиф и должен быть таким! Если его пережарить, он станет совсем безвкусным. Кстати, с каких это пор ты записался в гурманы?
– Какого черта?! – положил вилку Шеннон. – Что с тобой стряслось? То где-то витаешь весь вечер, то спускаешь на меня всех собак.
– Со мной ничего такого.
– Что-то у тебя на уме. Давай, угадаю! Женщина, верно?
Инди отхлебнул воды.
– Я сегодня получил письмо от Лиланда Милфорда.
– Боже, от этого чокнутого старого простофили? Как он поживает?
– Наверно, хорошо. И вовсе он не чокнутый. Просто чуточку эксцентричный.
– Ага! – рассмеялся Шеннон. – Самую малость!
Милфорд, профессор на пенсии, прославленный специалист по староанглийскому, дружил с отцом Индианы. Шеннон встречался с ним, когда они с Инди во время учебы в колледже занимали одну комнату, а Милфорд заехал в Чикаго, чтобы дать публичную лекцию. Джеку он показался чудаковатым из-за того, что во время обеда дважды забывал, кто такой Шеннон – первый раз, когда Джек вернулся к столу с кофе, а второй – когда достал корнет. Инди всякий раз приходилось представлять его заново.
– И чего ж он пишет – или ты еще не разобрал его свинскую латынь? – спросил Шеннон.
– Это не свинская латынь, а староанглийский. К тому же, письмо он написал на современном. – Помимо хронической рассеянности, Милфорд имел скверную привычку во время разговора переходить на староанглийский, даже если тема разговора никак не касалась единственного предмета его интересов. – Пишет, что папа никак не может простить моего ухода в археологию. Считает, что я попусту растрачиваю жизнь и все, чему он меня учил. Словом, ничего нового.
– А что ж тебе еще оставалось? Ты сам должен был выбрать свой путь.
– Попытайся объяснить это моему отцу. Кстати, письмо пришло в самое время. Милфорд приезжает завтра и хочет свидеться со мной.
– Вот повезло! Ты не против, если на сей раз я уклонюсь?
– Так я и предполагал, – рассмеялся Инди. – Я собираюсь встретить его на вокзале, а потом мы отправимся на ленч или что-нибудь в этом роде.
– Подзубри свой староанглийский перед встречей с этим ученым мужем.
Инди не ответил; взгляд его был устремлен ко входу в ресторан, где метрдотель сопровождал к угловому столику двух женщин – Джоанну Кемпбелл и Дейрдру. Взор Инди был прикован к девушке. Даже издали она казалась сияющей. На ней было свободное платье цвета морской волны с большим белым матросским воротником и бантом спереди. Юбка плотно облегала ее бедра и ниспадала книзу свободными складками, достигая середины икр, а по нижнему краю шла белая кайма. Голову Дейрдры покрывала мягкая широкополая шляпка того же цвета с опущенными полями, а медные пряди струились по плечам.
Заметив его взгляд, Шеннон обернулся в ту же сторону.
– Ты ее знаешь?
– Обеих. Это моя начальница и ее дочь. Надо пойти поприветствовать их.
– Жду тебя на улице.
Дейрдра заметила его первой.
– Профессор Джонс? Вот так сюрприз!
Она протянула руку, и их ладони встретились в мимолетном пожатии. Ее окружал какой-то непонятный мистический ореол, нечто скрытое, усиливающее обаяние ее красоты, источник ее силы. Инди пришлось чуть ли не силой заставить себя отвести глаза, когда она легонько пожала ему руку.
Доктор Кемпбелл элегантно протянула вялую ладонь. В ее черных волосах поблескивала серебряная проседь. Тонкими резными чертами лица она походила на дочь. Выглядела Джоанна, как всегда, изысканно, но сегодня вечером еще и чуточку таинственно в своем черном платье, пелерине и красном шелковом шарфе, опускавшемся ниже пояса.
Пока они обменивались ничего не значащими замечаниями о ресторане и окружающих, Инди приходилось сосредотачиваться, чтобы проявлять интерес к словам доктора Кемпбелл. Казалось, его неудержимо влечет к Дейрдре некая магнетическая сила, приковывая к ней и его взор, и его мысли. Он гадал, о чем она думает и что скажет в следующий раз.
– Итак? – спросила доктор Кемпбелл.
– Простите, я что-то прослушал.
Профессор улыбнулась, бросила взгляд на дочь, потом снова на Инди.
– Я спрашивала, как вы находите британскую археологию по сравнению с греческой?
– Полагаю, это чем-то смахивает на разницу в языках. Но если вы бегло владеете обоими, то легко переходите с одного на другой.
– А вы бегло владеете, как вы изволили выразиться, британским диалектом?
Интересно, много ли Дейрдра сказала матери о его лекциях, и упоминала ли о выговоре, полученном за то, что взяла над ним верх во время лекции?
