невозможно, только бежать.
Слушать монологи Марковны было вредно для здоровья, потому что она умела зацепить и достать. Она наизусть знала все наши грешки и проблемки, отлично выцепляла то, что действительно было неприятно слышать, и старалась бить под дых. Например, Люська – баба яркая, восточного типа – брила ноги. Броня, гоняя Люську, каждый раз поминала ей это, всякий раз поворачивая тему новыми гранями. Помню, как меня однажды удивило одно ее предположение: «Ты, Люсечка, звиздуну своему дрисному, что тебя в жопито тулулит, ухи щетинами не натерла?» Половину слов я по малолетству не понял, но вот про щетины как-то запало в память, и вечером я спросил у мамы, как такое может быть. Мама повздыхала и посоветовала мне не слушать, что говорит тетя Броня. Дед тоже услышал – и имел неосторожность тем же вечером сделать Броне замечание: «Ну что вы при ребенке». Через два часа он лежал на кровати с валидолом.
Кстати о «жопито». Броня принципиально не матюгалась – кажется, ей кто-то когда-то объяснил, что это может быть подсудным делом. Во всяком случае, когда матом прикладывали ее (что случалось регулярно), она каждый раз угрожала милицией и протоколом. Зато она знала уйму поганых, каких-то крапивных, что ли, словечек, и умела очень ловко ими пользоваться. От ее речей оставалось неповторимое ощущение – как будто тебе харкнули в лицо, и ты никак не можешь отмыться.
Хорошенько прогадившись ртом, Марковна отправлялась на отдых. Посидев в сортире – там она любила застрять минут на сорок, а то и на часок, – она шла вздремнуть и набраться сил перед вечерним бенефисом. В это время в квартире становилось как-то светлее, «можно жить». Все, кто не на работе, вылезали из щелей. Кто-то шел на кухню, кто-то в ванную. Можно было даже поговорить по телефону.
Вечером, когда люди возвращались с работы, Броня начинала шебуршиться. Если кто-то раздевался в прихожей, Броне тут же что-то надобилось именно в прихожей. Если кто ставил чайник, чтобы попить чаю с морозца, – она выключала под ним газ и устраивала небольшую сцену на тему «кто так газ зажег, плита взорвется». То же учинялось подле газовой колонки в ванной. И так далее – на такие шутки и выдумки она была неистощима.
Но главное начиналось, когда возвращался с работы Игорь.
Он всегда приходил вовремя, примерно в семь часов – потому что за всякую задержку мама устраивала ему что-то страшное. Но если даже он являлся как штык, Броня к тому моменту уже поджидала его со списком претензий. Это был очень длинный список – начиная с результатов дневного досмотра личных вещей и кончая экзистенциальными претензиями типа «из-за тебя я второй раз не вышла замуж». Мне уже тогда было непонятно, как ей это удалось сделать хотя бы однажды – потому что кто ж по доброй воле согласится жить с Марковной? Слова «мазохизм» я тогда, к сожалению, не знал.
Разборка с Игорем производилась либо публично, либо за закрытыми дверями. Разницы, вопреки очевидности, особой не было: бронины крики были слышны по всей квартире в любом случае, а игорьковы жалкие попискивания на тему «мама, пожалуйста» все равно ни на что не влияли.
По-настоящему плохо становилось, если Броне приходила на ум фантазия привлечь к конфликту третьих лиц, то есть кого-нибудь из нас. Например, могла ворваться в чужую комнату с плачем: «Вы не представляете, мой сын меня оскорбляет, он довел меня до истерики, дайте мне чего-нибудь, дайте валерьянки». Или: «Тут есть мужчины, он меня хотел ударить, меня, мать, поднял руку, спасите меня, я боюсь». Или: «Он угрожал меня убить, я сейчас вызову милицию, вы будете свидетели, вы подпишете протокол». Кстати, милицию она и в самом деле пару раз вызвала. Милиционеры являлись, выслушивали, крутили пальцем у виска – «баба того».
Кстати, насчет этого. Сейчас-то я понимаю, что Марковна была не вполне здорова психически. Не сумасшедшая, нет, голова у нее варила хорошо. То, что с ней происходило, сейчас проходит по ведомству так называемой «малой психиатрии» – когда еще без глюков и припадков, но в голове уже темно и тесно от тараканов. Но нам от того было не легче. Ежедневно пила она сок наших нервов – актинидия кухни, сальсапарилла прихожей и ванной комнаты, коридорная лютая пиявица, совершенный цветок Зла.
…Лиза появилась в нашей квартире случайно. Девочка училась у Инги в музыкалке, забежала в выходной день к учительнице – за какой-то мелкой надобностью.
Родом Лиза была, кажется, из Гомеля, в Москве жила у дальней родни. Тоненькая девочка с кудрявой шапкой волос и огромными карими глазами, олененочек-бемби. Она шла по коридору, безмятежно улыбаясь и смотря на окружающий мир – темный и страшноватый – с доверчивым любопытством. В дверях она столкнулась с Игорем.
Как выяснилось впоследствии, в тот же день она навела у Инги справки. Та честно рассказала все, не умолчав о том, что Игорь насажен на кукан по самые гланды своей мамашей, полоумной стервой, с которой нет сладу. Лиза похлопала ресницами и спросила метраж комнаты Игорька и про шансы на расселение. Выслушав ответ, улыбнулась и сказала, что ее все устраивает, а что касается мамы, то она, Лиза, сможет ужиться с кем угодно, потому что у нее легкий характер. Инга вздохнула и подумала про себя, до чего наивны бывают девушки.
Не знаю, как ей удалось в течение месяца скрываться от Марковны. Та что-то чувствовала, бесновалась, трясла сына как грушу, считала минуты до его прихода, и прямо с порога учиняла осмотр и обнюхивание. Она искала следы преступления и не находила их – даже тогда, когда мы все уже знали, что Игорь и Лиза подали заявление.
За неделю до росписи Лиза пришла поговорить с мамой будущего мужа. Я при этом не присутствовал – гулял с дедушкой в парке. Когда мы возвращались, то встретили Лизу: она шла, безмятежно улыбаясь и смотря вокруг с доверчивым любопытством. Дед ее остановил и они поговорили. Как мне потом рассказали, Лиза сказала, что мама старенькая и чудаковатая, но это ничего.
Роспись состоялась ровно через неделю. Броня попыталась было слечь в больницу с сердцем, вызывала «скорую», но ее не приняли – слишком хороша оказалась ЭКГ. Тогда она выкинула из квартиры вещи сына – потом, правда, затащила все обратно. Сын в этот день домой не приехал: после росписи они заночевали у Лизиных родственников. Умная Лиза рассудила, что чудаковатая мама может случайно помешать их личному счастью.
На нашей кухне Лиза появилась через неделю.
Она стояла у раковины, моя мельхиоровые ложечки, когда из своей берлоги вылезла Марковна, настроенная на разминочный скандальчик.
– Лиза, – начала Марковна, – я тебе разрешала брать мои ложки? Нет, ты, сучка драная, кто тебе разрешал брать чужие ложки?
– Мама, – улыбнулась Лиза, – это наши ложки. Нам с Игорем их подарили на свадьбу. Вам нравятся?
– Ты со своими ложками, – начала раскочегариваться Марковна, – ты со своими грязными ложками, на них микробы, на них зараза…
Лиза улыбнулась еще теплее.
– Мама, – сказала она, – вам не нравятся ложки?
Она легко подошла к окну, открыла его и выбросила ложечку на улицу.
Броня пошатнулась. Рожа ее – огромная, вечно исполненная злобой бронина рожа – побурела.
– Мама, – сказала Лиза, беря вторую ложку, – так вам не нравятся ложки?
Вторая ложечка рыбкой полетела вслед за первой.
Марковна бросилась к окну и захлопнула его – так, что стекла задребезжали от ужаса.
– Да что ты такое, тварь… – попробовала она было форсировать голос, но не получилось.
– Мама, – улыбка девушки засияла, – ну вы же говорите, что ложки плохие, зачем нам такие ложки?
Третья ложечка отправилась в помойное ведро.
Броня как-то осела. Не знаю, как это передать словами. Примерно так подтаивает сугроб – он вроде бы и стоит, но уже течет из-под низу талая струйка, а в воздухе пахнет весной.
– Я чего… Ничего я не говорю, – наконец, выдавила она.
– Хорошо, мама, – хлопнула ресницами Лиза. – Как скажете. Главное – не волнуйтесь. В вашем возрасте ужас что бывает. У меня дедушка с инсультом. Знаете, мама, что такое инсульт? Хотите, расскажу?
– Посуду мой, – буркнула Марковна, немножко приходя в себя.
– Как скажете, мама, – пожала плечами Лиза, тряхнула кудряшками и занялась чайными
