* * *
Несколько часов спустя, половина пятого утра. Мокрый до нитки, ты впадаешь в вестибюль, молишь о помощи: ни бумажника, ни денег, ни документов. Руки в крови, ботинок всего один, в номер тебя волокут два носильщика…
На следующий день завтрак в полдень, подташнивает в кофейне, ждешь, когда придут деньги, посланные женой через «Уэстерн Юнион» из Сент-Луиса. Воспоминания о вчерашней ночи обрывочные.
– Эй, привет, Вирджил.
Дж. Д. Скуэйн все еще улыбается.
– Где ты был вчера, Вирджил? Я пришел минута в минуту, а тебя нет.
– Меня обокрали… твоя подружка.
– Вот как? Какая жалость. Мне так хотелось заполучить твой никчемный голосок.
– Никчемный? Подожди-ка… Та девка, которую ты прислал. Мы же поехали куда-то с тобой встречаться.
– Глупости! Ты меня обманул, Вирджил! Не будь мы в одной команде, я бы тебя прижал.
Прилив гнева, мучительное уханье в голове.
– Пошел ты, Скуэйн! Я ни в чьей команде! Хочешь мой голос, так знаешь, как его получить, и чертова девка-наркоманка ничем тебе не поможет.
Скуэйн улыбается до ушей.
– Скажи мне, Вирджил, а что ты хочешь за свой голос? Место в федеральном суде?
– Ах ты гребаный… ладно! Ты впутал меня в неприятности вчера, Дж. Д. Когда я вернулся, у меня бумажник пропал и руки были в крови.
– Знаю. Ты дух из нее выбил.
– Что?
– Посмотри на снимки, Вирджил. Ничего отвратительнее в жизни не видел.
– Снимки?
Скуэйн протягивает их через стол.
– О Господи Боже!
– А я что говорил, Вирджил!
– Нет! Это не я! Этой девки я никогда не видел! Господи, да она совсем ребенок!
– Вот почему фотографии такие мерзкие, Вирджил. Тебе еще повезло, что мы не отнесли их прямо копам и тебя не заперли. – Бьет кулаком по столу. – Это изнасилование, Вирджил! Это содомия! С ребенком!
– Нет!
– Да, Вирджил. И теперь ты за это заплатишь.
– Как? О чем ты говоришь? Скуэйн снова улыбается.
– Голоса, дружок. Твой и еще пять. Шесть голосов за шесть негативов. Ты готов?
Теперь в глазах слезы ярости.
– Ах ты сукин сын! Ты меня шантажируешь!
– Абсурд, Вирджил. Абсурд. Я говорю про коалиционную политику.
– Я даже не знаю пяти делегатов. Во всяком случае, лично. И к тому же они все чего-то хотят.
Скуэйн качает головой.
– Мне не рассказывай. Мне лучше не слышать. Просто принеси мне завтра в полдень шестерых вот из этого списка. Если все они проголосуют правильно, ты ни слова больше про вчерашнее не услышишь
– А если не смогу?
Улыбнувшись, Скуэйн печально качает головой.
– Твоя жизнь примет очень печальный оборот, Вирджил.
Что и говорить, дурной трип. Подобную сцену можно писать до бесконечности. После пяти месяцев на тропе президентской кампании подленький диалог получается без труда. Чувство юмора необязательно для тех, кто хочет иметь вес в президентской политике. Нарики редко смеются: кайф – дело серьезное, а нарики от политики не слишком отличаются от тех, кто сидит на герыче.
В обоих мирках улет вполне реален, но любой, кто пытался жить с наркоманом, скажет, что с ним не выжить, если сам не начнешь колоться.
И с политикой так же. Есть фантастический кайф от прилива адреналина, который приходит с полным погружением практически в любую быстро развивающуюся политическую кампанию, особенно если ставки высоки, а ты начинаешь чувствовать себя победителем.
Насколько мне известно, из всех журналистов, прикомандированных к президентской кампании1972-го,
я единственный, кто видел ситуацию с обеих сторон, был и репортером, и кандидатом, и теневым политиком на местном уровне. Разница между выборами от «фрик пауэр» на пост шерифа в Аспене и выборами благонадежным демократом на пост президента Соединенных Штатов вполне очевидна, но она лишь в масштабе, а суть кампаний на удивление схожа. Реальные же различия столь малы, что не стоят упоминания на фоне гигантской, непреодолимой пропасти между адреналиновым кайфом, который испытываешь в эпицентре самой кампании, и адской скукой, от которой мучаешься, освещая эту же кампанию со стороны.
* * *
По той самой причине, почему человек, сам никогда героин не коловший, ни за что не поймет, что испытывает обдолбавшийся героинщик, даже самый лучший и талантливый журналист не в силах понять, что творится внутри политической кампании, если только он сам в ней не участвует.
Очень немногие корреспонденты, прикомандированные к кампании Макговерна, видели дальше поверхности, а если понимали, что творится в ее ядре, то об этом ни в печати, ни в эфире ни слова. После полугода в этом разъездном зоопарке, повидав политическую машину в действии, я крупную сумму готов поставить на то, что даже самые привилегированные журналисты, с самым большим доступом в святая святых кампании, знают много больше, чем говорят.
«Страх и отвращение: тропой президентской кампании»,
Сан-Франциско, Straight Arrow Books, 1973
СЕНТЯБРЬ
«Слушайте меня, люди. Пришла пора схватиться с чужим народом. Он был слабым и немощным, когда с ним столкнулись наши отцы, но теперь он стал могучим и грозным. Странно, но эти люди вознамерились возделывать землю, и любовь к имуществу у них – болезнь. Они установили множество правил, которые богатые могут нарушать, а бедным нельзя. Они берут десятину с бедных и слабых, чтобы поддерживать богатых и правящих».
