Львовна и повелительно указала на кресло перед кабинетом заведующего.
«Ого! Интеллигенция может злиться», — удивился. Вадим и послушно сел.
Первые несколько минут Вадим из-за двери ничего не слышал. Видимо, разговор начался в спокойных тонах, Но очень скоро до ушей стажера стали доноситься обрывки фраз, правда, только в исполнении Коган.
«Поймите, Феликс, нельзя так ломать мальчика!».
«Я его „патрон“ или вы?!», «По какому праву вы издеваетесь над человеком?!», «Я не хочу видеть Вадика ремесленником!», «Он будет гордостью консультации, это я вам говорю!».
Вадим смутился. Он не собирался подсылать Ирину Львовну к Феликсу. А выглядеть все начинало именно так Он не хотел, чтобы милая интеллигентная старушка нервничала из-за его рядовой 49-й. Кроме того, Вадим вдруг почувствовал, что на него наваливается груз ответственности перед патронессой за авансы, которая она выдает Феликсу на его счет.
Неожиданно дверь открылась, и из нее выскочила взбешенная Ирина Львовна. Ни до, ни после Вадим ее такой не видел.
Вдогонку звучали слова Феликса:
— …именно потому, что я не желаю его видеть только цивилистом и бесхребетным эстетом!
— Пойдемте, Вадим! — приказала Коган и, не оборачиваясь, зашагала по коридору.
Минут через пять секретарь консультации зашла в кабинет Коган, где Ирина Львовна еще раз просматривала записи Вадима, а сам он, испытывая явное неудобство за доставленные ей хлопоты, молча ерзал на стуле.
— Вадим Михайлович! Вас заведующий просит зайти.
— Я пойду с вами, Вадим! — сразу отреагировала Ирина Львовна.
— Нет. Ни при каких обстоятельствах, — уверенно отказался Осипов. — Я уже взрослый мальчик, Ирина Львовна! Спасибо. И так вы из-за меня переволновались!
— Только не хамите Феликсу, прошу вас. Я знаю, что вы можете сорваться. Это не интеллигентно, Вадим! — напутствовала стажера патронесса.
«Кто бы говорил!» — не зло усмехнулся про себя стажер.
Вадим переступил порог кабинета и еще не успел закрыть дверь, как заведующий, не поворачивая головы, не отрывая взгляда от бумаги, которая была в его руках, заговорил:
— Вадим Михайлович! Я знаю, что вы не просили Ирину Львовну ко мне приходить. Я знаю, что вы не видите путей защиты вашего рецидивиста. Но это — ваши проблемы. Вы хотите стать адвокатом — станьте. Или мне вам няньку нанять? — На последних словах Феликс повернулся к Вадиму и посмотрел на него с изрядной долей раздражения.
— Только, пожалуйста, молодую и длинноногую, Феликс Исаакович. Если, конечно, не боитесь, что это будет меня отвлекать от освоения тонкостей истинных высот адвокатского мастерства! — неожиданно для самого себя выпалил Вадим и как мог ехиднее улыбнулся.
Заведующий открыл было рот При этом лицо его побагровело.
Вместо ответа Феликс откинулся в кресле и засмеялся. Потом сказал:
— А вот теперь, юноша, извольте доказать, что за вашим хамством прячется что-то помимо наглости и дури! Все, идите! — И вернулся к документу, остававшемуся у него в руках.
На следующий день Вадим отправился в следственный изолятор на свидание с подзащитным. Осипов ожидал увидеть подобие неандертальца, да еще с руками, покрытыми татуировкой от ногтей и до плеч, с расписанной шеей, — хрестоматийного уголовника-рецидивиста вроде того, кого защищал неделю назад.
В кабинет завели невысокого, коренастого, стриженного «под ежика» тихого человека, очень, казалось, стеснительного. Двигался Дзинтарас мягкой походкой, глядя под ноги. Он лишь однажды быстро взглянул на Осипова и опустил глаза. Пройдя к привинченному стулу для подследственных, Дзинтарас сел, положив руки на колени. Никаких записей, которые всегда носят с собой на свидание с адвокатом, у него не было.
Вадим рассматривал подзащитного, пытаясь подобрать слово, которое наилучшим образом способно охарактеризовать его состояние. Обреченность? Нет. Отрешенность? Нет. Безразличие? Пожалуй, тоже нет. Смирение? Да. Точно, смирение!
Через час, когда Вадим нажал кнопку вызова конвоя, Дзинтарас уже не выглядел образцом смирения.
Он удивленно мотал головой, повторяя:
— Ну-ну! Ну-ну! Удивили старика!
А Вадим сидел и думал: «Как там у Достоевского — тварь я или право имею? Так вот — адвокат я или право имею? Нет, по-другому — ремесленник я или право имею? Ладно, только бы дед не подкачал!»
Через неделю состоялся суд. Слушал Дело судья Белолобов. Коллеги рассказали Осипову, что Белолобов — мужик незлобивый, и хоть без высшего образования, зато пролетарского происхождения, Судьей стал сразу после возвращения с фронта и судил исходя из революционного правосознания. Главное, чтобы подсудимый не отрицал своей вины, тогда и на снисхождение Белолобова легко можно было рассчитывать. Хотя, успокоили Вадима старшие товарищи, по этому делу минимальный срок 24 месяца, а максимальный — 2 года. Так что волноваться не стоит.
Процесс шел спокойно, все чин чином. На вопрос Белолобова — «Признаете ли себя виновным?» — Дзинтарас, медленно поднявшись, тихо ответил: «Да», — и так же медленно сел обратно на скамью подсудимых, привыкать к которой ему было не надо.
Белолобов откинулся в судейском кресле, всем видом показывая, что процесс для него окончен, ему все ясно, а остальные участники суда могут «отработать свой номер» и отпустить его в совещательную комнату писать очередной приговор.
Допросили Дзинтараса, который рассказал, что штаны действительно украл, признает. И что больше ему сказать нечего. Оба оперативника будто по бумажке изложили суду свои показания на предварительном следствии, мол, видели руку Дзинтараса со штанами над прилавком, схватили эту руку, а Дзинтарас им сразу признался, что штаны краденые. И продавщица, и оба пришедших свидетеля (один не явился) рассказали все то же самое, но только своими словами.
Вадим не задал ни одного вопроса. А о чем было здесь спрашивать?
В зале сгущалась скука. Секретарь зевала, Белолобов периодически закрывал глаза, казалось, задремывая, а одна из народных заседательниц, пряча спицы под столом, вязала носок. Только Ирина Львовна весь час, что длился процесс, сидела, явно нервничая, ломала пальцы, тяжело вздыхала и с состраданием смотрела на Вадима. Сам Осипов выглядел скучающе-спокойным.
Подошли к стадии дополнений. Это когда уже всех допросили, материалы дела суд изучил и необходимые страницы огласил, короче — все сделано. От прения сторон участников отделяет формальная стадия, когда судья спрашивает — имеются ли дополнения. И вот здесь…
— Да, если позволите, — едва слышно подал голос Осипов.
Белолобов посмотрел на него с любопытством и симпатией. А что? Почему было не симпатизировать стажеру, который в течение процесса вел себя спокойно, вопросов не задавал, ходатайствами суд не мучил, то есть никак не мешал социалистическому правосудию восстановить справедливость и наказать в очередной раз матерого рецидивиста за очередное преступление, отправив в зону для очередного перевоспитания.
