Гости приходили с подарками. Дарили кто что. Но девочка, влюбленная в Вадима с первого класса, толстая веснушчатая Ляля, переплюнула всех. Подарила сто почтовых конвертов, на каждом красовался ее домашний адрес. Чтобы не напрягать математические способности Вадима, она пояснила, что это из расчета письмо в неделю. На большее Ляля не рассчитывает. Пожалуй, это был единственный момент, когда Вадим почувствовал: затея не очень…
Сели за стол, действительно шикарный. И выпивки, и еды было вдоволь, даже салат оливье оказался представлен в трех вариантах — с мясом, с курицей и еще раз с мясом, но с добавлением яблок.
Никогда в жизни Вадим не слышал о себе столько добрых слов. И друг он — прекрасный; и все девочки (надо же!) любили его; и лучший спортсмен; и лучший собеседник; и советы его всегда правильные.
(Тогда-то Вадима посетила идея, не оставлявшая потом долгие годы, но так и не реализованная — организовать свои поминки, послушать, что будут говорить. А потом воскреснуть.)
Мама, умиленная словословиями сыну, периодически начинала плакать. Гости воспринимали слезы по-своему, обещая не забывать родителей, наведываться и, конечно, регулярно звонить.
Тут Илона Соломоновна разрыдалась по-настоящему, и даже Михаил Леонидович принялся тереть глаза и шмыгать носом.
Процесс приобретал неуправляемый характер. Вадим, которого подмывало насладиться эффектом розыгрыша, встал с бокалом в руке и попросил внимания.
Он поблагодарил за добрые слова. Сказал, что и его чувства к собравшимся не менее искренние и добрые. И что в такой ситуации он не считает для себя возможным оставить друзей. Решено, в армию он не пойдет!
Кто-то подумал, что Вадим перепил, кто-то — что он и вправду собрался пуститься в бега. Но когда гости увидели счастливые улыбающиеся лица родителей Вадима, наступила растерянность.
Но не надолго. Некоторые стали ржать, другие, не стесняясь присутствия взрослых, материться, Ляля же молча подошла к Вадиму и неуклюже ударила по щеке.
Рассказы об этом вечере передавались из уст в уста не меньше года. Однако повторить шутку Вадима не захотел никто.
На третьем курсе Вадим женился. Через год родилась дочь.
Денег не хватало категорически. Отец каждую сессию безропотно отсчитывал Вадиму заработанные им на экзаменах купюры, каждый раз вспоминая свою наивность — троечники в школе очень часто становятся в институте отличниками.
Однако Михаил Леонидович был доволен. Вадим продолжал его удивлять. Он вкалывал как проклятый и в институте, и на работе. Помимо Московского пищекомбината Вадим теперь имел два совместительства. Одно официальное — Мытищинский хлебокомбинат, и второе, естественно, нелегальное, где Вадима оформили ночным сторожем, хотя работал юрисконсультом, — Раменский маслозавод.
Как-то Вадим при отце разбирал свой портфель, и Михаил Леонидович с удивлением увидел, как сын вынимает будильник.
— А это что?
— Не поверишь, батя, будильник!
— Не идиотничай! Зачем тебе будильник в портфеле? — недоумевал отец.
— Понимаешь, — Вадим уже не улыбался, — я абсолютно не высыпаюсь. Ну что у меня остается на сон? Пять-шесть часов в лучшем случае. Так я, когда в электричку сажусь, ставлю будильник. Если в Мытищи — на двадцать пять минут, а если в Раменское — на сорок пять. Будильник звонит, я просыпаюсь и выскакиваю. Пока добираюсь до места, прихожу в себя.
— А если не зазвонит? — Михаил Леонидович вдруг понял, что его Вадюшка стал серьезным мужиком. Когда это произошло? Кем было заложено? Вроде ни он, ни Илона Вадима не учили такой требовательности к себе, такой ответственности. Сам Михаил Леонидович считал себя эпикурейцем, любил жить легко, беззаботно. Правда, не был бездельником. Однако…
— Было уже. Однажды то ли не зазвонил, то ли я не услышал. Короче, до Голутвина проспал. Меня там машинисты будили, а то в депо уехал бы.
Ближе к концу пятого курса Вадима в жизни Михаила Леонидовича выпал очень счастливый день.
Придя в арбитраж к новому, незнакомому ему госарбитру, Михаил Леонидович услышал:
— А вы не отец Осипова? Ну, этого молодого гения и нахала… О нем у нас столько говорят…
Слово «нахал» в таком контексте Осипов-старший воспринял как комплимент. Но главное заключалось в другом. Уже не Вадима спрашивали, «не сын ли он знаменитого Осипова», а у «знаменитого Осипова» выясняли — не отец ли он Вадима.
Вечером, когда на кухонном столе вроде без повода появилась бутылка «Киндзмараули», Илона удивилась:
— Что-то мы зачастили. Пяти лет не прошло, а мы опять вдвоем выпиваем.
Но, узнав причину, согласилась с ее вескостью и стала успокаивать мужа, что расстраиваться здесь нечего. Учитель должен быть счастлив, когда ученик превосходит его.
Отец не стал объяснять, что в утешениях не нуждается. Грустно, конечно, когда понимаешь: мечты не осталось. И даже тот факт, что не осталось мечты не потому, что не сбылась, а как раз наоборот, на настроение не влияет.
Лена
25 января. Начало каникул у студентов. И даже если остались хвосты — на пару недель о них можно забыть. Как-нибудь пересдадим. Потом. А пока отрываться!
Вадим с двумя друзьями ехал на пригородной электричке в дом отдыха «Руза». Оба спутника были студентами-математиками. Один, Саша, учился на мехмате МГУ, второй, Дима, на факультете математики Педагогического института имени В.И. Ленина. Раньше все они учились в одном классе.
Дима считался гением, выигрывал все олимпиады, но в МГУ, куда поступал с другом, баллов недобрал. Истинная же причина банальна до скуки — Дима по паспорту значился евреем. А в педагогический евреям поступать дозволялось.
Дима не унывал. Как ни странно, на Сашу он обиды не затаил. Да и Саша вел себя более чем корректно, искренне костылил антисемитов и был обижен на них всей душой за то, что разлучили с другом.
Вадим сошелся с друзьями-математиками в школе. На ниве преферанса. Он — шахматист, они — математики. Соперники достойные.
В этой поездке решили друг против друга не садиться, а, наоборот, сыграть «на лапу» и нагреть какого-нибудь лоха, у которого хватит ума играть против троих друзей.
Никто передергивать, подтасовывать карты не собирался. Просто где-то можно «ошибиться» на вистовке, когда-то на торговле — не загонять партнера на более сложную игру. Что объяснять — кто играл, и сам знает, а кто не садился за преферансный стол, все равно не поймет.
Вышли в тамбур покурить. В вагоне было потеплее, успели надышать, а в тамбуре холод пробирал до костей. Тогда в Москве зимы стояли не то, что сейчас. По ночам частенько переваливало за тридцать, а утром минус двадцать — норма.
