больше всех остальных из материнской родни.
Она пристально посмотрела на Магнуса.
— Ну что же, спрашивай. Не знаю, насколько смогу помочь тебе.
Магнус отхлебнул кофе.
— Знаешь, кто была та женщина?
— Знала, но… нет… забыла ее имя. — Сибба наморщила лоб, силясь вспомнить. Покачала головой. — Нет. Но потом вспомнится. Она была лучшей подругой тети Маргрет еще со школы. Жила в Стиккисхольмюре. Они обе преподавали в школе в Рейкьявике.
— Она преподавала в той же школе, что и мама?
— Не знаю.
— Встречалась ты когда-нибудь с этой женщиной?
— Нет. Но слышала о ней. Хочешь, расспрошу отца?
— Это было бы весьма кстати. Только сделай одолжение, не говори ему, что об этом спрашивал я.
— Ладно, — с явной неохотой ответила Сибба. Взглянула на часики. — Мне нужно идти. У нас через пять минут собрание.
Она встала и поцеловала Магнуса в щеку. Это было, однако, очень мило с ее стороны. У Магнуса в Исландии с отцовской стороны никого не осталось. Сибба была самой близкой.
— Ты уверен, что хочешь все это знать? — спросила она.
Магнус кивнул. Ингилейф была права.
— Уверен.
Небольшое расстояние от Сельтьярнарнеса до гавани Бьёрн проехал на мотоцикле. Харпа рано ушла в булочную и по пути завела Маркуса к своей матери. Бьёрн сообщил ей, что ему надо вернуться в Грюндарфьордюр, перед тем как выйти в море на траулере на несколько дней. Свободное время он решил провести в прогулке по своим любимым местам Рейкьявика.
Бьёрн поставил мотоцикл и неторопливо пошел по пристани. Судов было не много: большой траулер из России, два с островов Вестмана и несколько маленьких суденышек. Старая гавань в Рейкьявике, разумеется, была гораздо больше Грюндарфьордюра, но в эти дни она казалась более тихой. Сосредоточение рыбопромысловых квот в руках ограниченного количества компаний за последние двадцать пять лет привело к тому, что судов заметно поубавилось, а те, что остались, проводили больше времени в море. Это давало наибольший экономический эффект, поэтому Исландия и была одной из немногих стран в мире, рыбаки которых зарабатывали деньги, а не растрачивали государственные субсидии. Но эта рентабельность давалась дорогой ценой: суда шли на металлолом, рыбаки теряли работу, иногда ликвидировались целые корпорации.
До креппы Бьёрн получал от всего этого выгоду. Его дядя в Грюндарфьордюре был одним из первых получателей квоты, она выделялась тем, кто ловил рыбу с 1980 по 1983 год. Квота представляла собой право вылавливать определенную долю общего улова, определяемого ежегодно Научно-исследовательским институтом моря и министерством рыболовства в зависимости от уровня соответствующих природных ресурсов. Как только последние становились известны, удачливые «короли квоты» либо продолжали промысел, либо продавали свою долю более крупным компаниям за миллионы, иногда сотни миллионов крон. Эйнар, отец Харпы, поступил именно так. И хотя дядя Бьёрна продал свою квоту и баркас «Лунди» ему как племяннику по низкой цене, все-таки пришлось брать в банке большую ссуду.
Бьёрн рыбачил вместе с дядей с тринадцати лет. Был прирожденным рыбаком. Ему даже приписывали умение предугадывать пути косяков трески. Кроме того, он быстро приспособил большинство новых технологий для изучения морского дна и обнаружения скопления рыбы. Вскоре он выплатил почти весь долг. Потом взял еще ссуду, чтобы купить небольшую квоту у знакомого рыбака в Грюндарфьордюре. Она прилагалась к пропорции общего улова, а не к конкретному судну, и таким образом, секрет доходности заключался в том, чтобы уровень квоты соотносился с возможностями данного судна. Затем, в 2007 году, он взял еще одну ссуду, чтобы купить еще одну квоту и современное электронное оборудование для «Лунди».
Старый школьный друг из Грюндарфьордюра, Симон, решивший стать банковским служащим, а не рыбаком и только что перебравшийся из одного исландского банка в какой-то страховой фонд в Лондоне, дал ему дельный совет. Ссуду следовало брать в швейцарских франках и иенах, потому что в таком случае процентные ставки были невысоки. При сильной исландской кроне Симон на подобных операциях сколотил целое состояние.
Бьёрн воспользовался советом друга, и какое-то время все шло замечательно. Потом крона начала обесцениваться, и хотя процентная ставка оставалась по-прежнему низкой, его долг в кронах быстро возрастал. Креппа всерьез вступила в свои права, исландские банки обанкротились, и долги Бьёрна намного превысили ту сумму, какую он мог когда-либо выплатить.
Бьёрн получил хорошее предложение за квоту и судно от большой компании в Акюрейри на севере острова. Принял его и выплатил банку сколько смог. И вот теперь просил работу у каждого, кто мог взять его в море. Бьёрн имел превосходную репутацию рыбака, но ему было нелегко сдерживать себя и выполнять некомпетентные распоряжения, когда у него были свои взгляды на то, где надо искать рыбу и как ловить, поэтому некоторые капитаны вроде Густи видели в нем соперника. Но Бьёрн все-таки мог кое- как зарабатывать на жизнь и выходить в море.
Он потерял свое судно и свои мечты. Еще с детства он только и думал о том, чтобы иметь свое судно и ловить рыбу. Теперь этому пришел конец.
Когда он встретил Симона как-то вечером в пятницу в Рейкьявике, через месяц после того, как банки потерпели крах, тот удивился неудаче Бьёрна. Симон прошлой весной резко изменил курс проводимой им финансовой политики на противоположный. Его фонд получил миллионы.
Мерзавцам везет.
С тех пор Бьёрн не видел Симона.
Теперь политики говорили о вступлении в Евросоюз. Обещали, что никто не будет претендовать на исландскую рыбу, но Бьёрн-то понимал, что лет через десять испанцы, французы и англичане так или иначе оприходуют тщательно оберегаемые рыбные ресурсы его страны, ничего не оставив исландцам.
И все это вызвала кучка спекулянтов, просиживающих свои толстые задницы в теплых кабинетах, занимающих деньги, не имея какого-либо намерения возвращать их для покупки того, в чем ничего не смыслили.
Мерзавцы.
В конце концов отец Бьёрна, почтальон, всю жизнь состоявший в коммунистической партии, был прав. Все они мерзавцы.
Ветер усиливался. По голубому небу неслись маленькие облака, и даже в укрытой гавани маленькие рыболовные суденышки раскачивались, скрипели, трещали. Бьёрн побрел к «Каффивагнинну», кафе, где собирались рыбаки. Людей там было мало. Он поискал взглядом Эйнара, часто там бывавшего, желая поговорить с тем, кто станет его слушать, но никого не увидел. Взял себе кофе и печенье, сел за столик у окна и стал думать о Харпе.
Бьёрн был доволен тем, что заехал к ней накануне вечером. Она определенно в нем нуждалась, так как не видела от него ничего, кроме хорошего. В отличие от Габриэля Орна. Харпа иногда вспоминала о нем среди ночи. Этот человек был подлецом. Воспринимал Харпу как нечто само собой разумеющееся, обращался с ней дурно, чего Бьёрн никогда себе не позволял.
Его беспокоило то, как Харпа перенесет дальнейшие допросы полицейских. Ей придется нелегко, особенно потому, что, как им показалось, в январе они вышли сухими из воды. При сокрытии убийства Габриэля Орна был допущен целый ряд ошибок. Одной их них была отправка текстового сообщения о самоубийстве с телефона Орна. Бьёрн пожалел об этом, как только нажал кнопку «отправить». Это привлекло к Харпе ненужное внимание.
Он сделал все возможное, чтобы укрепить ее мужество, заставить поверить в себя. Винил остальных — Синдри, студента, прибившегося к ним парня. Это они агрессивно вели себя по отношению к Габриэлю Орну. Они использовали ее, подталкивали к тому, чтобы она вызвала его из дома. Это была не ее
