безошибочно его узнал — это был генерал.
Генерал на КП не вошел, а ворвался ураганом — разнокалиберные и в основном все щегольские сапоги его многочисленной свиты еще мелькали в оконце и Кирилл еще не успел содрать с лица паутину и водворить съехавшую, когда он тянулся на подоконник, пряжку ремня на подобающее ей место, а зычный голос генерала уже рокотнул на ведшей вниз, в недра глубокого и вместительного КП, лестнице, потом он раздался в полутемном коридоре, а через мгновение уже совсем рядом, за дощатой перегородкой, где размещался штаб, точно грозя разнести эту перегородку в щепы. И, казалось, разнес бы, если бы его вдруг не перекрыл, хотя и запоздало-заполошным, но прямо-таки громовым «смир-р-рна!» кто-то из штабных, вероятно, начхим, Кирилл не разобрал, но подумал, что это именно он, больше некому, и генерал, услышав этот горный обвал, удивленно примолк. Он, верно, никак не ожидал, что у такого низкорослого и сухонького человека, каким был начхим, мог быть такой могучий, не чета даже его, генеральскому, голос, а как удивление прошло, довольно всхохотнул и снова зарокотал, уже благодушно и восторженно:
— Вам бы, капитан, на Красной площади парадами командовать, честное слово. У вас же талант, а не голос (генерал, как было известно, почему-то питал особую слабость к людям с могучими голосами). А рапорта не надо. Можно без рапорта, — продолжал он, уже останавливая, видимо, запоздало выскочившего из своей конуры начальника штаба. — Вольно, товарищ майор, вольно! Где командир полка? Почему не встречает? А-а, на стоянке. Срочно ко мне. А теперь показывайте мне экипажи, которые сегодня идут на задание. Хочу на них посмотреть. Первая эскадрилья? Где она? Здесь? Отлично, — и генерал, видать, сам, не дожидаясь помощи со стороны, толкнул рукой дверь и, чуть пригнув голову, стремительно вошел в помещение и, еще не увидев никого в отдельности, с веселой грубоватостью грохотнул:
— Здравствуйте, ребята!
Кирилл видел генерала не раз и видел всяким — и в гневе, и в самом добром расположении духа, готовым на забористую шутку и анекдот, но сейчас он показался ему немножко не таким, как всегда, хотя все в нем — и чуть надменная посадка головы, и могуче разведенные плечи, и голос, и улыбка — оставалось прежним. Он даже одет был по-прежнему, в свое повседневное: кожаная куртка поверх коверкотовой гимнастерки, галифе с убийственно широкими двойными лампасами, невольно приводившими в трепет летчиков как чуть ли не главный атрибут генеральской власти, сапоги, по которым Кирилл угадал его со своего наблюдательного пункта у окна, и фуражка, что он неизменно носил с тех пор, как Кирилл его знал. И все же в генерале было что-то такое, что делало его немножечко на себя непохожим, а когда он еще прищурил глаза, чтобы в полумраке землянки получше разглядеть летчиков, наряду с обычной властностью, в них появилось совсем не свойственное ему лукавство, как если бы он знал и до поры до времени держал при себе что-то такое, чего никак не могли знать другие. Другой на месте Кирилла, тот же, скажем, Сысоев, при этом открытии сразу бы навострил уши, тем более, что у Кирилла и рыльце было в пуху и генералу было за что иметь на него зуб. Но Кирилл и не подумал об этом, он только порадовался своей проницательности, а когда генерал, пройдя вперед, вдруг встретился с ним глазами и с некоторой неожиданностью в голосе произнес: «Лейтенант Левашов, и вы здесь?», ответил не только что бесстрашно, а еще и с дерзостью, словно генерал обидел его этим своим вопросом:
— Где же мне еще быть, когда эскадрилья готовится к вылету? Где эскадрилья, там и я.
Сысоев со страхом посмотрел на генерала — сейчас он ему пропишет и эскадрилью, и все такое прочее, вплоть до пирожков, но генерал, к его удивлению, от опасной выходки Кирилла только повеселел, хотя другому он вряд ли спустил бы подобное.
— Вот это ответ! — воскликнул он в восхищении. — Сразу видно боевого летчика.
— У нас все боевые, товарищ генерал, малодушных не держим, — поправил его Кирилл опять так же бесстрашно, но уже без дерзости — не было причины.
— И это ответ настоящего летчика, — пуще прежнего повеселел генерал, адресуясь на этот раз уже ко всем сразу, в том числе и к успевшей поднабиться в землянку свите, в которой Кирилл увидел и Остапчука. Остапчук стоял первым, чуть расставив руки в локтях, как бы сдерживая напиравших сзади, и, по всему видать, не прочь был порисоваться перед своими бывшими однополчанами, но однополчане сейчас, к его огорчению, на него не смотрели, они смотрели только на генерала.
Генерал же опять повернулся к Кириллу и, как бы торопясь еще раз с ним согласиться, добавил уже с какой-то новой интонацией, вызванной, верно, пониманием, что дело идет к боевому вылету, а перед боевым вылетом прощается многое:
— Действительно, лейтенант, у вас все боевые, все молодцы. Ничего не скажешь. Ваш полк знаю давно, воюет крепко. Поэтому и пришел к вам. И рад, что у вас боевое настроение. В нашем деле это главное — боевое настроение, ну, и злости немножко, для твердости духа и тела. Итак, — он энергично оттянул у куртки рукав, взглянул на часы, — через сорок пять минут вылет. Надеюсь, у вас все в порядке, все готово? Ну-ка, дайте вашу карту, лейтенант, посмотрим, что там у вас. Ага, переход линии фронта, кажется, здесь? Не ошибаюсь? Разумно. А дальше?
Странные и противоречивые чувства, казалось, должен был испытывать Кирилл при виде этого человека — генерал был мужем женщины, которую он боготворил. Он должен был если не ненавидеть его, то хотя бы чувствовать к нему неприязнь или зависть, наконец, вину, страх, смущение и стараться избегать с ним встреч. Но ничего подобного он в себе не ощущал, даже неловкости, так вроде свойственной человеку в его положении. Единственное, на что он был способен при встрече с ним, так это разве необыкновенно, до дерзости, смелеть и не бояться, как другие, его сурового взгляда и громкого голоса, говорить с ним прямо и открыто. И еще тихонечко им восхищаться, видя в нем не столько мужа обожаемой женщины, сколько на редкость молодого генерала и первоклассного боевого летчика, прославившегося еще в воздушных боях в Испании. И все, видно, потому, что сам был летчиком, сам знал цену жизни и смерти. Ну, а если вначале чуточку ему надерзил, то вовсе не потому, что питал к нему неприязнь или что-то в этом роде, а чисто из-за обиды, так как вопрос его посчитал для себя действительно унизительным.
Совершенно по-иному смотрел на Кирилла генерал. Нет, он сейчас смотрел на него тоже доброжелательно, с участливой улыбкой, он тоже был приятно удивлен и его мужественным видом, и не менее мужественным поведением — другому генерал вряд ли спустил бы подобную дерзость. Но при этом он не мог отделаться от чувства, что Кирилл не просто Кирилл, а что-то еще такое, что требуется раскусить, так как это именно он, лейтенант Кирилл Левашов, каким-то образом завоевал безграничное доверие его жены, пользуется ее благосклонностью и даже защитой, а он, генерал, до последнего времени об этом и знать ничего не знал. Правда, ничего опасного в этом, конечно же, не было и быть не могло, но все же любопытно. И вот с этим-то затаенным любопытством он и смотрел сейчас на Кирилла, щупал его до косточек своим острым умом, хотя разговор у них велся уже исключительно о выполнении предстоящего задания, и ловил себя на мысли, что этот Кирилл, черт побери, ему нравится, нравится всем — и подходящим ростом, и серьезным видом, и голосом, который был у него ровным и убедительным, и сдержанными жестами, будто не объяснял сейчас порядок захода на цель, а сидел в тесной кабине своего пикирующего бомбардировщика. Генерал находил, что это вовсе не тот сумасброд, который так неосмотрительно влюбился в его жену и из-за жены же угодил на гауптвахту, а парень толковый и рассудительный, и все согласно ему поддакивал и поощрял улыбкой, а когда за перегородкой вдруг некстати зазвонил телефон, с явным неудовольствием повернул на звонок голову и сурово спросил:
— Что там еще?
— Вас к телефону, товарищ генерал, — ответил кто-то из свиты. — Просит командир истребительного полка.
— А-а, просит? Ну, раз просит, надо идти.
Генерал нехотя поднялся, нервно поправил ремешок от планшета и сквозь молчаливо расступившуюся свиту неторопливо прошел за перегородку. Вскоре оттуда послышался его голос, и в голосе этом было всего вдоволь: и недоумение, и жалость, и раздражение, и, наконец, мягкая решимость с изрядной долей властности.
— Куда же вы смотрели? Где он сейчас? Повезли в госпиталь? Хорошо, я позвоню туда. Да, сам, лично. А кто за него поведет группу прикрытия? Думаете? Все еще? Но до вылета осталось полчаса. Что из того, что это только случилось? Когда командир полка звонит командиру дивизии, он обязан иметь готовое решение. Только так! Иначе он не командир. Да, кстати, Петр Степанович, лейтенант Логиновский тоже в группе прикрытия? Отлично, он будет со мной в паре. Передайте ему, пожалуйста, буду рад полететь с ним снова. Каким образом? Очень просто — группу прикрытия, раз такое дело, поведу сам.
