Однако прошли годы – и Халлакар вернулся. Был он стар и сед, и годы уже клонили его к земле. И многие решили, что пришел он, чтобы умереть на родине. Тогда пришел к нему в лес Халлатан, тоже уже состарившийся и не чаявший увидеть брата живым, и передал приглашение Короля: погостить у него в Форносте. «Не будет он неволить тебя службой и житьем за каменными стенами, раз она столь тягостна. Однако всем нам больно от разлуки с тобой. Ему же, быть может, стократ больнее, ибо ты, кажется, единственный, кому не принесло радости его воцарение».
Не было на самом деле в этих словах упрека, но Халлакару они принесли боль, и он склонился перед Наместником и братом, признавая вину. Но ответил так: «Пойми, однако, и ты меня. Не из отвращения не пришел я в сияющие залы королевского города. Просто боюсь я, что соблазны их перевесят память об этих лесах. А потеряв их, зачахну я быстрее, чем старюсь сейчас. Ибо, потеряв леса эти, – потеряю себя. Но ныне времени остается мало, как ни смотри. Поэтому, может, через день ты услышишь иной ответ, если Силы не рассудят иначе».
Но через день не нашел Халлакар брата на прежнем привале, и не было о нем более никаких вестей, и никто не видел его тела или могилы. И Великий Король был опечален. Говорят, однако, что не мог последний из Вольных Следопытов Севера покинуть страну, которую так любил. Не мог, говорят, и через тысячу лет. Для того и вернулся он в наши края, чтобы не покидать их никогда. Ты думаешь, это ручей журчит в ночной тишине? Как знать, может, это его голос напевает нам песнь о древних временах, что позабыты ныне. Прислушайся и внемли словам, не смущаясь! Ты думаешь, это ветерок пригнул траву между дерев? А может, это он прошел по лесу, невидимый неверящим взорам? Но те, кто помнят, – видят и слышат…
– Печальная история, но красивая. Вот и половина нашей смены миновала… Кругом, кажется, мирно, а я уж было забеспокоился из-за того столба… у реки.
– Кругом не мирно. Пока я болтал, к Агдалонову кругу подходил сначала орк, потом вооруженный человек. Оба они старались не наделать шума, и оба не сумели пройти магическую стену, друг Беатор. Еще раньше совсем недалеко отсюда медведь точил когти, но прошел стороной и не заинтересовался нами. Зверью-то мажьи заклинания нипочем, этот гость добрался бы до наших коней…
– Но я ничего не слышал!
– Я слышал.
– Следует разбудить капитана…
– Он не спит. Уже давно. И правильно делает.
– Правильно?
– Слишком много желающих навестить нас. И шум. Вон там. И запах псины. Как там твои вертушки? Принеси-ка сюда две пары.
Беатор повиновался. Он вез из Форноста восемь прекрасно отлаженных самострелов с тетивами столь тугими, что натянуть их он мог лишь с помощью специального крючка. Кто-то назвал их вертушками, и название прижилось.
Гондорец уже сунулся в повозку и нащупал одну из вертушек, но тут снаружи послышался жуткий рев.
«Что за зверь такой?»
Он выскочил, лихорадочно пытаясь натянуть тетиву, выронил крючок, поднял крючок, выронил стрелу… У границы, начертанной Агдалоном, видны были пять или шесть человеческих фигур. Ба! Вся компания чужаков стояла голышом. Торн вытащил меч из ножен, Хаддар дунул в писклявую тревожную дудку и тоже встал рядом, обнажив клинок. В повозках заворочались, вскакивая и подбирая оружие. Беатор опустился на корточки, пытаясь нащупать стрелу. Нашел. Вставил в специальный желобок. Поднял глаза. О!
За малиновой линией, порыкивая, по земле катались две твари. Да что за… Шерсть, уши, хвосты. Наконец, из травы поднялись два огромных волка. Остальные оборотни тоже пали на землю, покатились, обрастая шерстью. Все это происходило невероятно быстро, слишком быстро для Беатора. Вожак, матерый волчище, перешагнул линию Агдалона безо всяких для себя неудобств. «Зверью… нипочем…» Гондорец вскинул самострел, прицеливаясь. Шипнула стрела. Дэлагунд. Для него-то нет ничего слишком быстрого… Волк-оборотень взвизгнул, и в этом звуке Беатору почудилась чисто человеческая интонация: «Как же так? Обидно!» Зверь повернул назад и затрусил в чащобу на трех лапах. Беатор выстрелил ему вслед, но, кажется, промахнулся. Оборотни, сбившись в стаю, устремились за вожаком.
– …ни одна тварь, говоришь…
– …бывают… исключения…
– …вот задрал бы лошадь…
– …не предусмотришь… мелочей…
До рассвета больше никто не пытался попробовать их на зуб.
Минула ночь, а потом еще день. Развиднелось. Выглянуло солнышко.
– …Время покатилось под гору, – завел обычную волынку Беатор. Гондорцы, видя, как утекает из их королевства древняя слава, склонны брюзжать о худых временах, наставших после ухода Арагорна. Скоро десять лет, как государем гондорским стал его сын Элдарион, и все эти десять лет гондорцы брюзжат.
Впрочем, дела и впрямь не ладятся у добрых людей.
– Даже погода испортилась. Разве раньше когда-нибудь шли такие ливни в осеннюю пору? Разве зимы бывали такими холодными? Когда мне шла шестая весна, выпал снег. Я думал, так и должно быть, но отец мой испугался, и дед мой испугался еще того пуще. Откуда, говорили они, такая напасть? Прежде не шел в Гондоре снег…
– А дерево? – ласковым голосом спросил его Акайн.
– Что – дерево? В каком смысле – дерево? Отпрыск Древнейшего из Дерев цел и невредим. Посреди Фонтанного двора, в величайшей цитадели Средиземья, оно…
– Я говорю, – перебил его арнорец, – дерево, наверное, было деревяннее, когда тебе шла шестая весна?
Выдержав обидное хихиканье гнома и хоббита, сидевших здесь же, рядышком, Беатор с укоризной произнес:
– Откуда тебе знать историю нашей державы, грубый северянин? Зачем тебе ее тонкости и ее потаенный смысл?
– Ну, вершину успехов светлых сил не то что в твоем Гондоре, а и по всему Средиземью я знаю очень хорошо. Этого мне, поверь, достаточно.
– Что же за вершина, сударь Акайн? – осведомился гном. И арнорец ответил ему совершенно серьезно, притом очень печально:
– Вчера вечером преславный брат мой по оружию, сын доблести, господин Кэбидж вместо разваренной крупы, как обычно, расщедрился на вяленую свинину из своих запасов…
Теперь захихикал и сам Беатор.
– Нет проку в болтунах, так мне батюшка говаривал. Не тот пес хорош, который лает, а тот, который кусает… – пробурчал хоббит.
– Впрочем, времена и впрямь хуже некуда, – продолжил Акайн. – Где, в каком древнем сказании писано, чтобы истинные герои, мужи, исполненные отваги, искусные в воинском деле и служащие свету, чистили рыбу?
Тут он как раз расправился со своей. Плюх! – ушла на дно котла его рыбина.
– Если бы кое-кто мог ее ловить, как я, или уж хотя бы как господин Торн, то он уж, верно, не потрошил бы ее… – мстительно заявил Кэбидж.
– В одном ты прав, сударь мой Беатор, – вмешался эльф, сидевший поодаль. – Наша Эпоха – в трех шагах от полуночи. Наслаждаться миром затененным, исковерканным войнами и овеваемым ветрами древней, нерассеивающейся злобы, может лишь тот, чей век короток. Я родился позже того утра Арды, когда…
– …
– Да, когда народ перворожденных пробудился. Я не видел многих чудес древности. Но я слышал песни Лутиэн, я знал свет на ладонях владычицы Галадриэль, я помню Белый Город Осгилиат во дни его величия. И ныне такой красоты почти нет, остались жалкие ее клочки. Поэтому в последние два века столь много кораблей уходит из Серебристой гавани в Блаженный Край запредельного запада. Мы чувствуем, что иссякла наша судьба на равнинах Средиземья.
