сдвинуть такой камень с места. После обеда приступили непосредственно к раскопкам. Углубившись примерно на полметра, мы обнаружили громадную каменную плиту, весившую много тонн. Бесполезны были наши попытки сдвинуть ее даже при помощи машины. Тогда надумали заложить сбоку траншею и подкопаться под плиту. День клонился к вечеру, а паши раскопки были еще бесплодны, несмотря на то, что траншея имела глубину уже не менее двух метров. Мы решили прекратить работу, так как стало темнеть и все изрядно устали. И тут — как бывает в сказке: последний удар заступа — и вылетела человеческая кость. Скелет, полную выемку которого закончили только при свечах, принадлежал высокому человеку, вероятно, мужчине, похороненному, однако, без всяких почестей. При нем не было абсолютно никаких предметов: ни украшений, ни оружия. В Улан-Баторе мы передали свою находку археологам, которые определили давность могильника в 3000 лет. Отсутствие предметов украшения и оружия археологи объяснили тем, что, вероятно, это был вражеский вождь, с которого после смерти было все снято. Сохранность костей была неважная: они рассыпались при малейшем неосторожном прикосновении, и Эглон долго возился, пропитывая их специальным клеем.
К вечеру к нам откуда-то из соседних юрт пристал козленок, доставивший потом немало хлопот. Сначала все забавлялись им: он был маленький, беленький и весело откликался на зов, но когда мы стали ложиться спать, то ему стало скучно одному, и он забрался на постель к Новожилову, полагая, видимо, здесь найти себе подходящее место для ночлега. Новожилов, при общем хохоте и шутках, возмущенный козлиной выходкой, привязал козленка к одной из машин. Однако козленку не понравилась такая перемена, и он принялся орать, что было сил. Я лежал ближе всех к нему и не вытерпел — пришлось вылезти из теплой постели и оттащить его подальше от бивуака, но это не помогло, он принялся орать еще пуще. Мы думали, как бы нам избавиться от надоедливого крикуна, и, наконец, кто-то предложил посадить его в могилу — так и было сделано. Оттуда голос козленка уже не был слышен. Утром мы освободили его из плена.
Вода за ночь спала, и машины смогли переехать через Харнагаин-Гол, хотя и с большим трудом. Едва мы переехали, как увидели нашего 'знакомого', бросившегося вслед за нами вплавь. Это был козленок. Его неожиданная привязанность к нам чуть не послужила причиной его гибели. Берег речки в том месте, куда козленка прибило течением, был обрывистый, и он тщетно пытался выбраться из воды. Кто-то из рабочих схватил его за рога, и козлиная жизнь была спасена. Неподалеку стояли юрты, около которых мы привязали его к колу, а сами постарались быстрее уехать, так как невозможно же было тащить с собой козленка в Улан-Батор, хотя сердобольная Лукьянова потом и сокрушалась по поводу такого обращения с козлом.
Но недалек был наш путь в этот день. Машины не проехали и 100 километров, как впереди встала новая водная преграда — река Туин-Гол. Эта безобидная в обычных условиях речка превратилась теперь после дождей и снеготаяния в бушующую лавину воды, которая неслась несколькими потоками общей шириной не менее 6–7 километров. Течение было настолько сильным, что стоило зайти в воду по грудь, как валило с ног. Бесполезно было и думать о переправе. Пришлось покориться участи и снова 'загорать', как это ни было неприятно.
Вечером к нам приехали в гости местные араты, охотно разрешившие покататься на лошадях нашей молодежи. В числе любителей верховой езды оказался и препаратор Володя Пресняков. Он лихо разогнал своего скакуна, не заметив, однако, что подпруга не затянута, — в результате седло поехало набок, и он на полном скаку полетел на камни, отделавшись, к счастью, синяками и ссадинами. Лошадь рванулась в сторону, и седло упало в реку, вдоль которой происходили скачки. Кожаная часть седла моментально была подхвачена бешеным течением Туин-Гола. В конечном счете Володе пришлось отдать свою месячную зарплату за седло.
К утру вода значительно спала, и сила течения понизилась. Неожиданно подъехала монгольская машина ГАЗ-67 и на наших глазах лихо переправилась через все протоки реки, несмотря на то что в некоторых местах вода чуть не перекатывала через нее. Это послужило сигналом и к нашему отправлению. Правда, необходимо учесть, что наши машины были с тяжелым грузом, а посадка мотора у ГАЗ-67 выше, чем у ЗИС-5. Все же мы рискнули начать переправу. Все вышли из машин, чтобы подхватывать их в трудные минуты, не давая 'садиться'.
Первую протоку машины преодолели благополучно. Из осторожности сначала пустили полуторку, которую в случае опасности легче было бы вытащить, буксируя тросом назад. Когда она, пофыркав, перебралась на другой берег протоки, пошли в воду по очереди и тяжелые машины. Во второй протоке одна из них застряла, но вскоре с помощью людей ее вытолкнули. Теперь мы были посреди реки. Впереди были еще две протоки, из них первая — самая большая.
Видя, что все происходит успешно, я после форсирования третьей протоки отправился искать брод через последнюю, сравнительно небольшую. Вскоре я нашел подходящее место. Полуторка вошла в воду, следуя за мной. Я ее направлял на островок среди протоки, после которого вода была уже не глубже колена и хорошее твердое дно, но, не доезжая метров двух до этого островка, машина немного отклонилась в сторону и попала в яму. Мотор мгновенно захлебнулся и перестал работать. Шофер Коля Брилев растерялся. Растерялся и я: дно оказалось недостаточно твердым для машины, и ее задний опущенный конец глубоко погрузился в воду, которая яростной струей хлестала теперь в борт, грозя перевернуть полуторку. С нами был еще Володя Пресняков, но все равно нас было слишком мало, чтобы оказать помощь машине. Володя открыл дверцу кабины, которая наполовину была затоплена водой; в тот же момент из нее, будто легкие байдарки, вынырнули тапочки Новожилова и, подхваченные течением, заспешили в Орок-Нор. Но нам уже было не до тапочек, и никто не попытался их ловить, что было бы, впрочем, все равно бесполезно при такой скорости течения.
Я побежал к тяжелым машинам, чтобы буксировать полуторку назад, но Ефремов встретил меня очень неприветливо, так как в третьей протоке, перед самым выездом из нее, крепко засел 'Тарбаган', и все силы были брошены на его спасение. На помощь полуторке смог поехать только 'Волк', но судьба устроила новое испытание — 'Волк' засел в первой же мелкой луже. Теперь, как мухи на липке, завязли три машины. Остался один 'Дзерен'. Тем временем стала прибывать вода, так как солнце поднялось уже высоко, и снег в горах начал таять. Наконец, 'Тарбаган' выбрался. После передышки вытащили 'Волка', а затем разгрузили полуторку, в которой, к счастью, были только бочки — пустые и с бензином, и, подняв передок машины на руках, вытащили ее из ямы. Вода из кабины схлынула, мотор заработал, и машина с помощью наших усилий через минуту была уже на островке, а еще через две — на другом берегу реки, куда подошли и остальные машины, переправившиеся в более удачном месте. Известная пословица: 'Не зная броду, не суйся в воду' — подходила сюда как нельзя более кстати. Возня с переправой заняла у нас в общей сложности полдня.
После небольшого отдыха — просушки и 'перекуса' — мы отправились далее. Переехав речку Жарголчжудиин, протекающую по долине Туин-Гола и являющуюся протокой последней, машины поднялись на плато, представляющее предгорную хангайскую степь. К закату мы подъехали к реке Тацаин-Гол. Даже и эта совсем маленькая и спокойная речка теперь тоже выглядела сердитой, катя грязно-желтые воды. Одна из наших машин застряла в ней и, пока мы вытаскивали ее, на нас набросились тучи мошки, кусавшей так, что лицо и руки горели, как в огне. Особенно мошка досаждала мне и Эглону, забираясь за очки, откуда ее невозможно было выгнать, не снимая их каждый раз. Зловредные насекомые набились и в кабины и долго еще нас там жалили.
На следующий день наш путь шел все время по хан-гайским степям. Это была наилучшая часть дороги. Днем мы были уже в Арбай-Хэрэ, или Убур-Хангае, но дальше скорость нашего передвижения опять резко снизилась. В долине Онгин-Гола вода после дождей двигалась несколькими рукавами, и только через главный из них был мост. В первой же протоке 'Тарбаган' ухитрился зачерпнуть радиатором воды, сильная струя которой погнула лопасти вентилятора, смявшие и изорвавшие в свою очередь целый участок ячей радиатора. Ехать дальше было нельзя, пришлось паять радиатор. После Онгин-Гола нам удалось проехать не более 60 километров, и мы остановились ночевать среди гранитных скал. Они занимали огромную площадь. Когда-то здесь был гранитный массив, но прошли годы, тысячи и миллионы лет, и от массива остались лишь разрозненные небольшие останцы — скалы самых разнообразных, порой причудливых форм, которые, казалось, сделаны человеком, но не природой. Здесь были 'сфинксы', 'бюсты', 'обелиски', 'грибы', 'столы' и т. д.
Поздно вечером начался дождь, поэтому между машинами натянули брезент, под который и затащили все койки, кроме одной — койки Ивана Антоновича. Ее поставили с краю, так как он не любил духоты. Ночью он проснулся от неприятного ощущения, что ему кто-то уселся или улегся на грудь, и Иван
