на трех языках сразу: на английском, фарси и индийском. Попробуй-ка, пойми его!
Вскоре причина раздражения англичан выяснилась. Аббас сообщает мне:
— Сегодня я встретил знакомого. По его словам, англичане на каспийском фронте потерпели крупное поражение. Вот они и беснуются. Дрожат и гнутся, как сучки. Водят нас вокруг города, боится, что большевики в Кучам сорвутся.
Знаешь что, Аббас, — предлагаю я. — Давай-ка пойдем в ресторан «Фердоуси» и послушаем, о чем толку-вот богатые. Тем более, у меня давнее желание побыть в этом заведении. Говорит, умопомрачительная роскошь.
Действительно, со дня приезда в Кучап я еще пи разу не был в этом ресторане. Аббас тоже. Так что, едва успев сговориться, тут же и пошли.
Кучап, пожалуй, самый красивый город в Хорасане. Много в нем садов и парков, гостиниц и ресторанов. А о ресторане «Фердоуси» давно идет слава на весь округ. Разговор богатых, побывавших в этом заведении, всегда сводится к тому, какие в «Фердоуси» изумительные кушанья и вина, какие сладостные женщины и музыка!
Зал ресторана поразил меня ослепительной чистотой и роскошью убранства. Все здесь сверкало: тяжелые громадные люстры над головой, окна, задрапированные атласом, столики, заставленные хрустальными бокалами и рюмками.
Да. не зря восхищаются люди рестораном «Фердоуси». Действительно это не ресторан, а скопление красоты и блеска. А, может, напрасно я восторгался… Может, в других ресторанах еще лучше. Все может быть, однако тогда считали, что «Фердоуси» достоин самой высокой похвалы.
Этот ресторан, кроме шика и блеска, отличался еще тем, что сюда собирались избранные Кучана: купцы, чиновники, беззаботная, вечно чего-то ищущая интеллигенция.
Немного смущаясь, мы прошли мимо стола, за которым восседали мужчины в богатых одеждах. Расположились за свободным соседним столиком и заказали жареного барашка в луке и две бутылки абеджов[18]. Первое, что мы услышали от соседей:
— Какая может быть паника, господа! Если англичане потерпели поражение на каспийском фронте, это еще не значит, что большевики всесильны. Победа их была бы равносильна гибели мировой цивилизации…
С другого стола донеслось:
— Русские — они закаленные люди, клянусь луной! Их не так легко придушить. Наполеон и тот остался побитым иа поле боя… Клянусь сыном!
— Уверяю вас, господа, — снова слышится с первого столика, — не пройдет и полгода, как вы увидите этих нищих на коленях. Против них встали все крупнейшие державы мира! Вся Россия блокирована. Их заморят…
— Цыплят по осени считают! Клянусь матерью!
Я поворачиваю голову в сторону и вижу двух спорщиков. Лысый, с белыми усами и увесистым носом — против большевиков. Другой, помоложе — у него густая черная шевелюра, белоснежная сорочка под черным костюмом, — , он за большевиков. Мне трудно понять, что его заставляет защищать бедных. Таких, как он, я всегда считал злейшими врагами и эксплуататорами. Но бог знает, то ли он правду говорит, то ли притворяется. Лицо у него не пьяное, только красное от натуги в жарком споре.
— Именно по осени, — добавляет защитник бедноты. Причем, я верю в мусульманское писание. Там говорится, когда появится «Сахиб заман»[19], то первым за ним пойдет русский парод. И этого народа никому не победить. Этот народ, по писанию Ислама, должен уничтожить всех поработителей! Русские не так просто, а по велению бога, уничтожили своего царя!.. Клянусь аллахом!
— Да, уважаемый, именно так… Сила русских божественна!
Это горячо подтверждает с дальнего стола господин, говорящий на тегеранском наречии. Мы с Аббасом диву даемся, как он на таком расстоянии смог услышать, о чем говорят эти люди?
Между раздвинутых занавесок окна видна летняя чайхана. Оттуда доносится сладкозвучная мелодия ная[20]. Там сидят курды. Сначала слышен их шумный разговор, потом молодой парень запевает курдскую песню. Ему лет семнадцать, голос у него мягкий, частый и звуки паи согласно и красиво сливаются с голосом юного певца. На душе у меня светлеет, мне так приятно! Мысленно я переношусь в сад Парвин, вижу, чувствую ее в своих объятиях. Увлеченный мечтами я и не замечаю, что во всю улыбаюсь. Аббас спрашивает: с чего это мне так весело, уж не с бутылки ли пива?
— Что ты? — одергиваю я его, потому что он спугнул такое приятное видение. — Я слушаю… как поет парень!
Звуки пая преследовали меня всю дорогу, пока мы шли из ресторана. Приятно и опьянёно кружилась голова. Мне не хотелось в казарму, тянуло бродить по городу до самого рассвета. Но устав повелевал, и вот опять мы в казенной комнате — казарме. Ребята на мгновенье прекратили разговор, ждут, что мы скажем. Аббас рад сообщить:
— Друзья, слушайте! Англичане разбиты на каспийском фронте. Вот о чем мы узнали в «Фердоуси». Слава аллаху, что слухи о поражении британцев подтвердились. Теперь надо ждать больших событий.
— Чего там ждать!.. Уже начались события, — говорит Ахмед. — По точным сведениям нам известно, что Мирза-Мамед с пятидесятью кавалеристами перешел на сторону Ходоу-сердара. Поняли все или повторить?
Я молчу, пораженный неожиданной вестью. Аббас тоже притих. Обстановка критическая. Теперь надо ко всему быть готовым. Ко всему.
Наступила ночь. Свет потушен, мы лежим на койках, но никто не спит. Вполголоса рассуждаем о бегстве Мирза-Мамеда. Ребята завидуют ему: сам командир полка бросил его в объятия Ходоу-сердара… А я думаю о другом: не начнет ли командование прощупывать настроение каждого курда? Как бы не раскрыли нашу маленькую группу… Завтра узнаю у Аалам-хана, как смотрит Мажурли, Кагель и другие англичане на бегство Мирзы. С этой мыслью я засыпаю.
Утром в расположение эскадрона приходит Аалам-хан и говорит мне:
— Ты, кулдофадар, отгадал. Этот курд вместе со всем отрядом переметнулся, он уже у разбойников,
— Что вы, господин Аалам-хан… Вот неблагодарный. Его послали защищать самого шах-ин-шаха, а он… Нет, он, наверное, не чистокровный курд!
— Именно чистокровный! — возражает Аалам-хан, — Я ведь тоже не сомневался, что он удерет, как резвый козел, едва завидит свое стадо.
— Ну и как же теперь жить будем, господин Аалам-хан?
— Так же, как и жили, — отвечает самодовольно Аалам-хан. — Считай, что все как было, так и осталось. Никакого Мирзу-Мамеда мы и знать не знаем. Если кто будет болтать о нем, тому придется иметь разговор с самим полковником. Предупреди всех.
— Есть, господин Аалам-хан!
Теперь я поверил, что полковник Мажурли бросил под Гилян неблагонадежных именно затем, чтобы избавиться от них. Ему нет никакого дела до того, куда делся Мирза-Мамед и прочие смутьяны. Главное — их нет в полку. Мало того, командир полка, даже разговаривать о них запрещает. Думает, выжил красных пособников. Ну и дурак же ты, господин Мажурли! На душе у меня становится поспокойнее. Пока что нас ни в чем не подозревают. Но это спокойствие вдруг начинает меня злить. Надо действовать, что-то предпринимать! Но я бессилен что-либо сделать. Только в мозгу стучит: «Оружие… Оружие… Оружие!» В горах ждут оружие. Я не могу бежать из полка без патронов Я винтовок. Всю жизнь меня будет мучить совесть за собственное бессилие… Мне казалось, что я предаю боевых друзей.
Летят дни, быстро летят. Только что была пятница, опять — пятница. Собираюсь пройтись по городу, и вдруг входит Ахмед, кричит на всю комнату.
— Эй, Гусо, танцуй! Письмо от Парвин.
Я выхватываю у него конверт, распечатываю и начинаю читать.
«Милый мой Гусо! Только что мы вернулись с твоей мамой, благородной Ширин-ханым, из Мешхеда. Были на поклонении… И все это глупости. Не молиться я туда ездила, как ты сам знаешь, а спасалась от
