небритой физиономии легкий отсвет внутреннего торжества — так-таки победу он у соперника отжал.
Ильяс кряхтит. Потом смотрит на меня.
— У тебя всегда карманы набиты не пойми чем, проверь — может, найдешь тэтэшек?
Я знаю, что у меня в карманах лежит только всякое нужное, и патрончики к ТТ вряд ли найдутся, мой ППС[41] с боезапасом мирно лежит в нашей оружейке. Поэтому когда в одном из многочисленных карманчиков этой охотничьей одежки оказывается три десятка потускневших бутылочных патрончиков мне остается только успокоить себя тем, что — они ж тоже нужны оказались, прямо как рояль в кустах.
С чего я запихнул себе в малопользуемый неудобный карманец столько патронов — сам не пойму, ну да ладно.
— Так. Теперь парень, как тебя зовут? — спрашивает снайпер нашего новичка.
— Тимур — набычась отвечает салобон.
— Отлично. Так вот Тимурленг — пока вместо автомата временно получишь ТТ. Пистолет заслуженный, боевой, участвовал в выполнении целого ряда серьезных заданий. Всегда — успешно. Без балды — легендарное оружие. Так что — цени. Задача у тебя ближайшая — охранять мою персону и остальные персоны, которые ты тут видишь и делать, что скажут. У тебя с Доктором какие-то счеты? Только вкратце — а именно — собираешься ему стрелять в спину или нет.
— Он это…
— Рядовой, вопрос поставлен — да или нет. Вопрос понятен, в спину стрельнешь?
— Да, то есть нет!
— Не понял.
— Вопрос понятен, в спину стрелять не буду.
— А не в спину? — Ильяс видно был весьма ядовитым сержантом.
— И не в спину тоже — не буду.
— Слово даешь?
— Слово даю, да.
— Якши[42]. ТТ знаешь?
Несколько секунд идет борение в салобоне — хочется гордо и утвердительно ответить, показав свою мужественность и опытность, с другой стороны за бритого не зря дают двух небритых — и нашему новому приобретению поговорка известна отлично, на собственном опыте, даже пожалуй на собственном организме, на лице, если уж совсем точно.
— С пистолета стрелял. ТТ — не пользовался.
Дальше Ильяс с ехидными шуточками показывает парню, как пользоваться этой машиной.
Да, я выдержанный человек и отлично умею владеть собой. Я ничем не выдаю своего потрясения от того, что рассказывает сейчас Ильяс. Очень хорошо, что мне не пришлось пользоваться ТТ, когда он был у меня на вооружении — оказывается та пимпа, что на пистолете слева — нихрена не предохранитель, а совершенно никчемная приспособа, нужная только при разборке, а предохранителем — вот ведь засада — является полувзвод — такое положение курка, при котором ни затвор передернуть, ни на спусковой крючок нажать, почему неопытные люди пропадают ни за грош, забывая в горячке боя — что делать-то с заклинившей машиной. И самовзвода — нет, это тоже удивляет.
Ильяс еще строго внушает внучку, чтоб зря не давил на кнопку выброса магазина, но это уже сверхсыт. Пистолет вручается парню, ставится торжественно на тот самый полувзвод и Тимур неловко засовывает в магазин восемь патронов, оставшиеся ссыпает в карман и осторожно укладывает себе килограммовую пушку в другой.
— Долго еще ехать? — спрашиваю начальство.
— Вроде нет. Но ты того, не расслабляйся. И брось заморачиваться по поводу сегодняшних последних героев 'Остаться в живых в Доме-3'.
— Ну, я не очень заморачиваюсь…
— Не ври, все вижу! Тебе — медику — жалко, что десяток живых организмов отправили возможно на мясо. Но это их выбор. Понимаешь, когда есть толпа народу, надо чтоб люди работали — иначе сдохнут. Надо и принуждать. Как детей. Вот Махмуд поступил хорошо — его папа похвалил, а Мамед — плохо, его сильно папа наказал. Все всем понятно и наглядно, надо быть, как Махмуд. Если не накажешь — все будут себя вести плохо, а в наших условиях это — амба. Сечешь? Так потеря двух десятков — а остальные стараются, работают, сами же за собой убирают, сами же себя обустраивают, сами за собой присматривают. Начнут все дармоедам да крикунам подражать — хана — и как выше сказано — амба. А теперь с новичком — пересядьте — ка к задней двери. Сумку не забывай и знаешь что… Давай-ка махнемся пистолетами. Не, ремень свой себе оставь, а кабур давай сюда.
Привесив снятый с меня ПБ[43] себе на пузо и проверив наличие в кабуре пистолета, магазина и глушителя Ильяс поворачивается к нашему сопровождающему:
— Земляк, сядь назад, а?
— Это зачем? — бурчит хромой недовольно.
— Там удобнее сидеть.
Молчун не отвечает. Сидит, где сидел. Ильяс вздыхает, просит водилу если что — так сразу двери открыть. Водила утвердительно ворчит что-то.
Мы въезжаем в какой-то поселочек — мелькает несколько домов хрущевской постройки, вроде частный сектор с другой стороны — в общем жилье. В свете фар редкие зомби. Совсем неподвижные. Автобус объезжает кучи перекопанной земли во дворе, вижу справа торец хрущевки, поворачиваем направо в дворик вроде. Буханка идем следом, ее фары светят нам в корму.
— Эй, это тут? — обращается к молчуну водила.
По автобусу словно горсть шарикоподшипников барабанит, сыплются стекла, сзади гаснет свет буханки, наш автобус дергается резко вперед, но тут же зубодробительно тормозит с характерным 'бумп' — нас швыряет вперед, немилосердно стукая обо все, что выступает, Ильяса, который видно больше оберегал прицел на автомате, чем себя, так вообще лицом впечатывает в торпеду. В проход мягким мешком валится молчун — и все это под треск автоматных очередей и под звон сыплющегося стекла и грохот пуль по обшивке автобуса.
Трескотня такая, что с испугу кажется — по нам лупит два десятка стволов, грохот внутри чертова автобуса такой, словно мы в барабане сидим какой-то хэви-метал группы.
Вставать с пола не хочется — тут внизу пока ничем не задело, а вот стекла уже все в дырах и продолжают осыпаться, впереди — там, где сидит водитель — вообще ураган. Шьется все напропалую.
Кто-то дергает меня за плечо, ну да тут же еще этот, как его, новенький, глаза выпученные орет что-то и пальцем тычет. Вроде холодком потянуло? С трудом отлипаю от пола — было такое ощущение, что расплющился как палтус, пытаюсь понять, что он кричит.
— Дверь! Дверь!
Отта! — дверь задняя открылась.
Пытаюсь ползти через него, он тоже как-то ракообразно пятится, в общем, по лестнице скатываемся клубком и прижимаемся за колесом. Верчу головой, звякая краем каски по обшивке, страшное желание бежать галопом отсюда, но ясно — что глупо. Отсюда пальба кажется вдвое — втрое меньшей. Совсем рядом — грубый короткий стук Калашникова — о, а у передней двери еще кто-то живой — спина круглая — значит Ильяс.
Он поворачивается к нам, что-то орет, машет рукой — понимаю, что командует отходить в подъезд.
— Тащи сюда этого мужика, что в проходе! — кричу Тимуру.
— Почему я? — огрызается он.
— У меня автомат, прикрою отсюда, давай быстро!
— Как тащить?
— Нежно! За шиворот! Давай! Давай! Ползком, зад не задирай!
— Пшел ты!
Его каблуки мелькают перед моей физиономией — пополз парень в салон.
