иногда и просто за «подозрительную наружность».
Провинциальное общество было чрезвычайно запугано и неопытно в вопросах политической жизни. И я сам, и моя мать, и мои родственники воображали, что я совершил тяжелое государственное преступление. В особенности угнетала меня мысль, что я уже не могу продолжать свое учение, а между тем жажда получить высшее образование в университете была у меня чрезвычайно велика. Обдумывая с Лиоз- нером свое положение, мы пришли к мысли, что нам надо со своими аттестатами об окончании шести классов гимназии поехать за границу, в Швейцарию, и попытаться там поступить в университет.
Как ни скудны были средства нашей семьи, мать моя сочувствовала этому плану и решила, что будет в состоянии высылать мне ежемесячно двадцать рублей. Такую же сумму мог получать и Лиознер от своей семьи. Кроме того, мы с Лиознером задумали научиться какому?нибудь ремеслу. Мы стали брать у одного ремесленника уроки делания чемоданов, обитых белою парусиною, которые были распространены в то время. Через месяц у каждого из нас было по чемодану, собственноручно сделанному; они и послужили нам во время заграничной поездки.
Чтобы выехать из России, необходимо было получить из канцелярии губернатора заграничный паспорт. Считая себя государственными преступниками, мы были уверены, что паспорта нам не дадут, и боялись даже подать об этом прошение, чтобы не обратить на себя внимание. Евреи часто эмигрировали из России без паспорта, пользуясь на границе услугами контрабандистов, которые за маленькое вознаграждение переводили их в Германию или в Австро–Венгрию. У Лиознера были знакомые, которые дали ему указания, как это сделать, и мы решили поехать без заграничных паспортов, взяв только свои внутренние русские паспорта.
В середине декабря 1887 г., часов в восемь вечера, когда было уже совсем темно, я отправился на вокзал в сопровождении матери и очень дружной с нею двоюродной сестры ее, Эмилии Викентьевны Горунович, жены артиллерийского офицера. Мы старались держаться малоосвещенных углов вокзала, на каждом шагу ожидая вмешательства полиции и ареста. Все обошлось благополучно и мы с Лиознером, после двух бессонных ночей, проведенных в пути, остановились в Варшаве, чтобы выспаться, и выехать на следующий день утром с расчетом быть до наступления темноты вблизи станции Граница.
Подъезжая к границе, мы вышли из поезда на предпоследней русской станции: иначе при выходе из поезда на станции Граница железнодорожные жандармы могли потребовать у нас паспорта и допросить нас о цели приезда. По указанному еще в Витебске адресу мы отправились в еврейскую корчму и нашли еврея, который мог устроить наш переход через границу. Чтобы подготовить это дело, надо было провести в корчме целые сутки.
Мы переночевали в маленькой комнатке, заполненной двумя кроватями, на которых чуть не до потолка громоздились перины и подушки, — «бебехи», как насмешливо называют в Белоруссии эти принадлежности еврейского быта. На следующий день вечером мы наняли лошадь и были перевезены в другую корчму в нескольких саженях от станции Граница. Вероятно, опытные контрабандисты и специалисты по переводу через границу сообразили, что мы не принадлежим к категории опасных преступников, за перевод которых за границу грозят тяжкие наказания, и потому решили, подкупив жандарма, переправить нас просто в поезде ночью, когда начальство спит, и по вагонам ходит только жандармский низший чин.
После полуночи нас провели на вокзал к моменту прихода поезда и посадили в пустое купе III класса. С бьющимся сердцем ждали мы, что будет с нами. Мы опасались, что попали в руки мошенников, которые высосали у нас все деньги и оставили на произвол судьбы, так что нам предстоял бы арест и наказание за попытку выехать без заграничного паспорта.
Прозвенел первый звонок, потом второй; между тем в купе никто не являлся, а у нас не было с собой даже и внутренних паспортов: их взял еврей, посадивший нас в купе. Внезапно отворилась дверь и к нам вошел жандарм с паспортами в руке. «Плосский?» спросил он, читая мой паспорт. «Я — Лосский», дрожащим голосом ответил я. Он возвратил нам наши паспорта и вышел, не вступая ни в какие дальнейшие разговоры.
Через полминуты раздался третий звонок и поезд тронулся. Когда мы переехали через пограничный ручеек, неописуемая радость охватила нас: мы были на свободе. Печально, что многие русские в то время испытывали это чувство освобождения, покидая Россию.
Глава третья. Приключения за границею
В Вене мы с Лиознером принуждены были остановиться недели на две, так как у нас не было денег для продолжения пути: при переезде через границу из нас под разными предлогами на каждом шагу вымогали деньги, пока кошелек наш совсем не опустел.
Устроились мы в этом городе no–ншценски, как угловые жильцы: мы наняли в полутемной комнате, где жил посыльный с женою и детьми, угол, в котором стояла большая двуспальная кровать. Обедали мы в столовой для беднейшего населения Вены, где за несколько крейцеров можно было получить гороховый суп, кашу и большую краюху хлеба.
Эти тяжелые внешние условия нисколько не смутили меня: Вена дала много новых и увлекательных впечатлений, которые приковывали к себе внимание. Мы любовались этим пышным городом, его рингами, дворцами, посещали картинные галереи, музеи, были даже вместе со старым знакомым Лиознера медиком–студентом в анатомическом театре, где он занимался препаровкою. Под конец я, повинуясь своей страсти к природе, предпринял несколько пешеходных прогулок за город и был в восторге, когда, гуляя по лесу на Кален- берге, увидел бюст Бетховена и узнал, что это было любимое место его прогулок.
Получив деньги из дому, мы поехали в Цюрих по Арль- бергской дороге. Красота Тироля на этом пути произвела на меня глубокое впечатление. В Цюрихе мы нашли большую русскую колонию и в первый же день попали в руки заботливого студента–медика Д. Пасманика, который счел своею обязанностью помочь нам ориентироваться в новой обстановке. Под его руководством мы наняли дешево комнату с одною двуспальною кроватью, что очень уменьшило наши расходы на помещение. Решено было, что мы будем ждать начала весеннего семестра и тогда поступим в университет. До того времени мы усердно занимались немецким языком. Кроме того, я старался приобрести те знания, которые были бы мне даны в VII и VIII классах гимназии: я занимался алгеброю, тригонометриею и физикою.
С Пасмаником мы виделись редко. Он был занят по горло. Удручаемый тяжкою бедностью, он старался закончить полный курс медицины в возможно краткий срок; кроме того, он много отдавал времени самообразованнию; так, например, в то время, когда мы познакомились, он как бы ни был утомлен, ложась спать, читал некоторое время в постели какой?нибудь из томов Шлоссера. Чаще всего я проводил время с эмигрантом из Риги, фамилия которого была Барт. Не помню, почему ему пришлось эмигрировать. Происходил он, по–видимому, из семьи, у которой были связи с прибалтийскою немецкою аристократиею, он получил хорошее воспитание и образование, но жил в крайней нужде. Меня привлекало к нему то, что у него был эстетический вкус и обширные знания, особенно по истории литературы. К сожалению, у него были склонности богемы. Он вел беспорядочный образ жизни и нередко выпивал.
Среди эмигрантов встречались лица, изрядно выпивавшие, но большинство были люди трезвые. Изредка по случаю чьих?либо именин или какого?нибудь другого праздничного события большая компания собиралась в простеньком ресторане, пили дешевое вино, весело болтали. Большое удовольствие доставляло всем, когда армянин Карафьянц провозглашал тост, перепутывая все падежные окончания: «За здоровья нашему милого ымынынныку!».
Выходцы различных народностей из России жили все дружно между собою, как это было свойственно русской интеллигенции в то время. Так как я бежал из России с Лиознером и жил с ним в одной комнате, то евреи иногда принимали меня за еврея и я, когда мне ставили этот вопрос, шутя отвечал, что я — еврей, и даже прибавлял, что я не «мисна- гид», а «хасид» (приверженец мистического иудаизма). Познакомиться с еврейским жаргоном настолько, чтобы читать на нем, мне не удалось, несмотря на то, что один эмигрант Клейн уверял меня в высоких достоинствах его и считал многие русские слова взятыми из жаргона. Так, он говорил мне, по–видимому уверенный в правильности своего утверждения, что русское слово «заслонка» взято из жаргонного «заслинке». Что в уме человека с детства говорившего на жаргоне, могут перепутаться границы языков, легко представить себе, услышав, например, такое выражение, как «ich habe gewidzialt» (я
