тетушка наша и многочисленные дети ее, наши троюродные братья и сестры Белинские. В имении этом была ветхая деревянная православная церковь и при ней кладбище. В Воробьеве нас особенно привлекали «пустоши»: это были дубовые леса с далеко отстоящими друг от друга деревьями, между которыми расстилался ковер чудных высоких трав. Не то лес, не то луга, это был красивый естественный парк.
Верстах в трех за Воробьевым находилось наше именьице Семеново. Оно было тоже красивое, но жить в нем летом мы не могли: деревянный барский дом сгнил и потолок в нем провалился. Далее, в пяти верстах находилось большое имение Петроково, принадлежащее Василию Леонтьевичу Тес- ленко. Там жили мои товарищи по гимназии Николай, Андрей и Александр и сестра их Елизавета, подруга моих сестер. В Петрокове, кроме сверстников, нас привлекали еще озеро с островом посреди него и чудный громадный сосновый бор. Еще дальше верстах в трех от Петрокова было большое село Сокольники с красивою белою каменною церковью на горе.
Из Невельского уезда мы ездили иногда за сорок верст в город Великие Луки Псковской губ., где жила с своим мужем сестра моей матери Юлия Антоновна Оскерко. У них был небольшой, но хорошо обставленный дом в прекрасном саду, в котором работал сам наш дядя, энергичный старик с ярко выраженным холерическим темпераментом. У него была лечебная книга на русском языке конца ХУ1П или начала XIX века. Вечером, садясь за ужин, мы с ним почитывали эту книгу, стремясь найти руководство как следует питаться, чтобы быть здоровым и долговечным. Там мы нашли, например, указание, что хлебный мякиш содействует развитию меланхолического темперамента, а корка развивает холерический темперамент.
В блиставших чистотою комнатах дома тети Юлии, любившей педантический порядок настолько, что каждый стул должен был стоять на определенном месте в определенном положении, у трельяжа с цветами и плющом, окружавшими распятие, стояла полка с книгами. Среди них я нашел польскую книгу доктора Трипилина «Путешествие в воздушном шаре».{10} Заглавие ее заинтересовало меня, и я прочитал ее, обращаясь к тетушке за разъяснением тех немногих слов, которые оказались неизвестными мне. В общем я довольно хорошо понимал польскую речь, так как часто слышал ее в Дагде в семье Кибортов, и в Невельском уезде среди родных матери. После книги доктора Триплина польская литература стала мне вполне доступна, и я знал уже польский язык лучше своей матери, которая начинала забывать его.
Точно так же овладел я почти самостоятельно французским языком, найдя в нашем книжном шкафу несколько томиков Поль де Кока, легкий язык которого и занимательность игривых рассказов были очень удобны для первоначального чтения. Основы немецкого языка были даны нам превосходно на уроках Бадендика. Поэтому, будучи пятиклассником и проводя лето на кондиции в имении Новая Мысль, принадлежавшем немецкой семье Кори, родственников Марии Карловны Писаревой, я взял историю франкопрусской войны, прочитал ее и немецкая литература также стала мне доступна.
Пребывание летом в Горах очень обогащало нашу детскую жизнь, давая много новых впечатлений. Мы знакомились с сельским хозяйством, вступали в общение с крестьянами и мелкою окрестьянившеюся польскою шляхтою, которая нередко отличалась от белорусов крестьян только вероисповеданием, именно была католическою, а крестьяне- белорусы были в большинстве православные. С крестьянскими детьми мы ходили в лес за грибами и ягодами, на сенокос, на толоку (помощь соседям при удобрении полей навозом).
Пользуясь досугом, я много читал и размышлял. Уже в первое лето, проведенное мною в Горах, я стал заниматься своим самовоспитанием, начав с мелочей. Подражая взрослым, я начал гулять с палкою в руках, но через несколько дней мне пришло в голову, что палка в руках человека, не имеющего никакого физического недостатка, бессмысленна, и я далеко забросил ее в поле. Сидя за столом или за чтением книги, я всегда старался держаться совершенно прямо, не поддаваясь никакой физической распущенности или расслабленности. Всякое чувство вялости, нерасположения к работе, обусловленное атмосферическими влияниями или мелкими недомоганиями, я энергично преодолевал в себе и сохранил эти привычки до настоящего дня.
Перейдя в IV класс, я обратил внимание на свое чтение. До того я читал без разбора все, что попадало мне в руки. В читаемой мною беллетристике было немало произведений третьестепенных, например, исторические романы в «Ниве», была и совершенная труха, например, романы Понсон–дю- Терайля. Однажды, читая какой?то итальянский переводный роман и дойдя до описания того, как некая знатная девица, встретив в лесу бандита, тотчас же увлеклась им и тут же отдалась ему, я нашел, что такие произведения вредно влияют на половую сферу и решил совершенно не читать беллетристики. С этих пор в течение двух лет я читал только научные книги. Лишь при переходе в шестой класс я понял, что художественная литература есть высокое проявление человеческого творчества и стал читать ее, но уже с больтттттм разбором, сосредоточиваясь преимущественно на классических произведениях русской и иностранной поэзии.
В IV классе я и мои товарищи очень повзрослели. Особенно с Пржевальским у меня были серьезные беседы часто на темы, значительно превышавшие сферу нашей компетенции. Так, мы любили толковать с ним о Западной Европе и политической жизни в ней. Чаще всего предметом беседы были нападки на Австро–Венгрию. Пржевальский, очень одаренный мальчик, не интересовавшийся нашею скучною казенною учебою, остался на второй год в каком?то из классов.
Однажды, когда я был в пятом классе, а Пржевальский в четвертом, к нашей беседе прислушивался мой одноклассник, немец Э., сын фермера, не отличавшийся умственным развитием и ничего не читавший. Он вмешался в беседу и высказал мнение, явно нелепое. Пржевальский, со свойственною ему живостью набросился на него с опровержениями. Э., не долго думая, заявил ему: «Послушай, как ты можешь спорить со мною; я знаю больше тебя: я уже в пятом классе, а ты всего только в четвертом».
Меня увлекало героическое в истории. Весною, когда для подготовки к экзаменам нам давали отпуск, я жил дома на Сенной площади. От нас близко было любимое место моих прогулок, Духовской ров: глубокий овраг, с ручьем и тропинкою на дне, живописно покрытый зарослями кустарников. На краю этого оврага среди полей я готовился к экзаменам. Когда мне попадалось такое историческое событие, как, например, речь митрополита Филиппа к Иоанну Грозному, обличающая его злодеяния, я заучивал ее наизусть и произносил громко, воображая себя на месте Филиппа.
Когда мы были в пятом и шестом классе, в нашей гимназии появились хорошие учителя — латинского языка Мар- ниц и греческого Фрей. Особенно нравился нам Фрей, читавший с нами Гомера и других классиков, отмечая красоты их произведений и увлекаясь сообщением сведений об античной культуре. С этих пор классические языки стали для меня привлекательными предметами и я занимался ими хорошо.
Как многие дети, я рано стал пытаться писать стихи и рассказы. Стихи мне не удавались, и я сам это понимал, но рассказы свои и замыслы романов я ценил высоко. Будучи в третьем или четвертом классе, я начал писать роман, местом действия которого был почему?то Бирск, совершенно неизвестный мне городок Уфимской губернии. Как?то уже в пятом классе я написал шутливое стихотворение о наших учителях, надзирателе, директоре.
В это время прежний наш добрый священник перестал служить в гимназии; место его занял строгий, суровый Тер- пиловский. Он был высокого роста, стройный, красивый, с выразительным внушительным лицом. Одевался он хорошо, очевидно заботился о своей наружности. Особенно на дам он производил большое впечатление. От всех других православных священников, которых я встречал до тех пор, он отличался явственно выраженным фанатизмом; к полякам- католикам он относился резко отрицательно. В моем стихотворении были отмечены многие из этих черт его; помню из него только слова «руки белы, как атлас».
Унаследованная от отца любовь к охоте и связанная с нею страсть блуждать по лесам и полям стала все более пробуждаться во мне. Моей матери было приятно это напоминание об отце. Двустволка его висела на стене и все охотничьи принадлежности находились в сохранности. Огнестрельного оружия моя мать боялась; не только порох, но и дробь внушала ей страх, которого нельзя было рассеять никакими объяснениями того, что дробь без пороха вполне безопасна.
Тем не менее, она с радостью, правда соединенною с беспокойством, дала мне ружье отца, когда я захотел научиться стрелять в цель. С кем?то из знакомых я пошел в Духов- ской ров и там стал упражняться в стрельбе. С этих пор главным моим развлечением были прогулки с ружьем за спиною по живописным окрестностям Витебска вверх и вниз по Двине, по Риго–Орловской железной дороге и т. п. Иногда это были
