В ночь перед этим Суворов получил новые неприятные сведения о злобных происках министра Тугута, которые последний с немецкою систематичностью приводил в исполнение.
17 сентября генерал Багратион был потребован к фельдмаршалу, которого застал в полной парадной форме и во всех орденах. Он шибко ходил по палатке и против своего обыкновения не приветил своего любимого сослуживца не только словом, но даже и взглядом. Казалось, он не видел его и был сильно чем-то встревожен. Лицо его было важно, величественно.
Он, ходя, говорил сам с собою:
— Парады!.. Разводы… Большое к себе уважение! Обернется, шляпы долой!.. Помилуй Господи!.. Да и это нужно, да во время!.. А нужнее этого: знать, как вести войну, знать местность, уметь расчесть, уметь не дать себя в обман, уметь бить! А битому быть — не мудрено!.. Погубить сотни тысяч!.. И каких, и в один день… Помилуй, Господи!..
Генерал Багратион, увидев, что Суворов не обратил на него внимания, видимо погруженный в свои горькие думы, вышел из палатки.
Вскоре прибыл великий князь Константин Павлович, и с ним все генералы и некоторые из полковников. Генерал Багратион вместе с прибывшими вернулся в палатку фельдмаршала. Последний встретил их поклоном, закрыл глаза, задумался, собираясь, видимо, с силами высказать то, что было у него на душе.
Вдруг он открыл глаза, и взор его, как молнией поразил всех.
Это не был уже тот Александр Васильевич, который между рядами воинов, в сражении, вел их на бой с высоким самоотвержением и быстротою сокола или так запросто, во время похода, веселыми своими рассказами заставлял всех любить его душевно — нет!
Это был уже величайший человек-гений!
Он преобразился совершенно.
— Корсаков разбит и прогнан в Цюрих! — заговорил он — Готц пропал без вести, и корпус его рассеяли… Австрийские войска, шедшие для соединения с нами, опрокинуты от Глариса и прогнаны… Итак, весь план для изгнания французов из
Швейцарии расстроен!..
Затем Суворов стал излагать шаг за шагом, со времени пребывания своего в Италии, все интриги, все препятствия, деланные ему бароном Тугутом с его гоф-кригсратом; говорил, что все планы и предложения его не были уважены австрийским
кабинетом, что гоф-кригсрат связывал ему руки во всем и во все время, и все только благовидный предлог удалить его с русскими из Италии для лучшего себе присвоения в ней областей. Он заявил, что Корсаков разбит при Цюрихе вследствие коварных, изменнических распоряжений Тугута.
Затем он остановился, закрыл глаза и углубился в мысли. Все присутствующие были приведены в состояние экстаза, кровь кипела в их жилах и сердца, казалось, хотели вылететь из груди. Никто не решался говорить. Все ожидали продолжения речи великого, всегда победоносного полководца-старца, на закате лет жизни своей коварством поставленного в гибельное положение.
Суворов заговорил снова:
— Теперь идти нам вперед на Швиц — невозможно. У Массена свыше шестидесяти тысяч, а у нас нет теперь и двадцати тысяч. Идти назад — стыд!.. Это значило бы отступать, а русские и я никогда не отступали! Мы окружены горами, мы в горах! У нас осталось мало сухарей на пищу, а менее того боевых артиллерийских зарядов и ружейных патронов. Мы будем окружены врагом сильным, возгордившимся победою, победою, устроенной коварною изменою… Со временем дела при Пруте, при государе императоре Петре Великом, русские не были никогда в таком гибельно грозящем положении, как мы теперь… Никогда!.. Ни на мгновенье!.. Повсюду были победы над врагами, и слава России слишком восемьдесят лет сияла на ее воинственных, и слава эта неслась гулом от востока до запада. И был страх врагам России, и защита, и верная помощь ее союзникам!.. Но Петру Великому, величайшему из царей земных, изменил мелкий человек, ничтожный владетель маленькой земли, зависимый от сильного властелина — грек!.. А государю императору Павлу Петровичу, нашему великому царю, изменил кто же? Верный союзник России — кабинет великой, могучей Австрии, или, это все равно, правитель дел ее, министр Тугут, с его гоф-кригсратом… Нет!.. Это уже не измена, а явное предательство! Чистое, без глупости, разумное, рассчитанное — предательство нас, столько крови своей проливших за спасении Австрии!.. Помощи ожидать нам теперь не от кого; одна надежда на Бога, другая на величайшую храбрость и на высочайшее самоотвержение войск, вами предводимых. Это одно остается нам… Нам предстоит труд величайший, небывалый в мире. Мы на краю пропасти…
Тут Александр Васильевич умолк на минуту, обвел всех присутствующих взглядом и добавил:
— Но мы русские! С нами Бог!
— Спасите, — начал он после некоторой паузы, — спасите честь и достояние России и ее самодержца, спасите нашего государя императора. Спасите сына его, великого князя Константина Павловича, залог царской милостивой к нам доверенности.
С последними словами великий полководец пал к ногам Константина Павловича.
XVIII. Победитель природы
Картина лежавшего у ног великого князя Константина Павловича знаменитого полководца произвела потрясающее впечатление на присутствующих. Все положительно остолбенели на минуту, а затем невольно двинулись поднять старца-героя.
Великий князь предупредил и сам поднял Александра Васильевича, обнимал, целовал его плечи и руки. Слезы ручьями лились из его глаз. Суворов плакал навзрыд.
Все ощущали какое-то странное состояние духа при виде этих плачущих людей, один из которых был сын государя, а другой убеленный сединами, покрытый неувядаемыми лаврами, богатырь земли русской.
Кровь волновалась в каком-то восторженном состоянии и казалось, что если бы тьма тьмущая врагов или татар с подземными духами злобы предстали перед ними, они готовы бы были броситься на них и сразиться с ними.
Все невольно обратили свои взоры на присутствовавшего на совете благороднейшего и храбрейшего старца Вилима Христофоровича Дерфельдена, как бы приглашая его высказаться за всех.
И Дерфельден заговорил:
— Отец Александр Васильевич! Мы видим и теперь знаем, что нам предстоит, но ведь ты знаешь нас, знаешь, отец, ратников, преданных тебе душою, безотчетно любящих тебя. Верь же нам! Клянемся тебе пред Богом, за себя и за всех, — что бы ни встретилось, в нас ты, отец, не увидишь ни гнусной, незнакомой русскому трусости, ни ропота! Пусть сто вражьих тысяч станут перед нами, пусть горы эти втрое, вдесятеро представят нам препоны, мы будем победителями того и другого: все перенесем и не посрамим русского оружия, а если падем, то умрем со славою! Веди нас, куда думаешь, делай, что знаешь: мы твои, отец! Мы русские!
Голос старика Дерфельдена дрогнул, и две крупные слезы скатились по его щекам.
— Клянемся в том пред Всевышним Богом! — в один голос сказали все присутствующие.
Александр Васильевич слушал речь Вилима Христофоровича с закрытыми глазами и с опущенной долу головой.
Но после слова «клянемся» он поднял ее и, открыв глаза, блестящие райскою радостью, начал говорить:
— Надеюсь!.. Рад!.. Помилуй, бог… Мы русские!.. Благодарю!.. Спасибо… И победа над ними, и победа над коварством будет!.. Победа!..
Затем он подошел к столу, на котором была разложена карта Швейцарии, и начал говорить, указывая по ней:
— Тут… здесь… и здесь французы; мы их разобьем… и пойдем сюда… Пишите.
Александр Васильевич стал диктовать приказ, который заключил следующими словами:
