предохранительным средством от заразы.
Заглянем в один из домов, которых еще миновал ангел смерти.
Это дом священника отца Иоанна Викторова Глобусова, близ церкви Всех Святых (на Кулишках). Ворота дома были на запоре, около них с внутренней стороны сильно курились два костра, и синий дымок тянулся кверху по светлому августовскому воздуху.
Было 28 число этого месяца.
Соседние дома были пустынны — обыватели или вымерли, или бежали. В доме, стоявшем совершенно рядом с домом Глобусова, умирала последняя его обитательница — старуха. Она лежала, зачумленная, под окном, которое выходило на двор дома священника, и стонала.
«Пить… пить…» — слышалась ее полная внутренней боли просьба.
Отец Иоанн находился на дворе вместе с матушкой-попадьей и двумя сыновьями-подростками. Последние вместе с матерью были заняты устройством еще двух костров со стороны соседнего дома, где умирала старуха.
— Боже избави, кто из вас осмелится подойти к старухину окну, выгоню того на улицу и отдам негодяям.
Так тогда называли мортусов.
Сделав это внушение, сам отец Иоанн вынул из пламени самую обгоревшую палку, остудил ее, привязал к ее черному концу ковш, почерпнул воды и подал несчастной. Уголь и обгорелое дерево были тогда признаны за лучшее средство для очищения воздуха. В это время в калитку постучались.
— Кого Бог несет? — спросил, приблизившись, отец Глобусов.
— Живой человек, пусти, батюшка.
— Знамо дело, живой, только живых теперь надо опасаться не хуже мертвых… Откуда?
— Да здесь, поблизости, батюшка, у нас ничего, спокойно…
— Не мрут?..
— Слава-те, Господи, благополучно.
— Да ты не врешь?
— С чего врать-то… Отцу-то духовному да врать…
Последний аргумент, видимо, смягчил батюшку.
— Да тебе какая надобность, сын мой? — уже более ласково спросил тот.
— Дело есть…
— Треба?..
— До требы ли теперь, батюшка… Я, собственно, насчет мора…
— Что же… насчет мора?.. — удивился священник.
— Значит, почему он настал?..
— А почему?..
— Да так, батюшка, говорить не сподручно… Это в двух словах не расскажешь; коли не хочешь слушать, я к другому попу поеду.
— Почему же к попу?..
— Дело божественное… Пусти, али прощенья просим…
Отца Иоанна заинтересовало это загадочное сообщение незнакомца.
— Постой, постой, не торопись, — сказал он, — я щеколду отодвину, а ты, войдя, все же окурись…
— Известное дело окурюсь… только все это напрасно, потому Божие послание.
— Так-то так, а пословица недаром молвится: береженого Бог бережет. Окурись.
— Ладно…
Отец Иоанн отодвинул щеколду и сам быстро отошел от калитки. В последнюю вошел парень лет двадцати пяти, судя по костюму, фабричный, с обстриженными в скобку белокурыми волосами, с лицом, опушенным жидкой бородой, и усами, цвет которых был светлее цвета волос на голове, и с бегающими хитрыми серыми глазами.
Вошедший старательно стал окуриваться у костра. Он поворачивался во все стороны, наклонял голову, протягивал ноги, обутые в смазанные сапоги. Такое тщательное окуривание окончательно расположило к парню отца Иоанна.
— Довольно, сын мой, довольно… — сказал он. — Пойдем в горницу… Изрядно кажись, зажигайте, — добавил он, обратившись к жене и сыновьям.
Те начали исполнять приказание, и вскоре дым от четырех костров наполнил дворик и почти скрыл умиравшую в соседнем доме старуху, продолжавшую только повторять одно слово;
— Пить, пить…
Отец Иоанн прошел в сопровождении молодого фабричного в дом. В доме пахло смесью мяты, уксуса и деревянного масла.
В первой комнате, в которую священник привел своего гостя, в переднем углу стоял большой киот с множеством образов, перед которым горели три лампады. Священник размашисто перекрестился на иконы и сел на лавку.
— Садись! — указал он парню на табурет.
Тот тоже несколько раз осенил себя крестным знамением и, поклонившись в пояс иконам, присел на край и стал вертеть в руках свою шапку.
— Ты кто же будешь, молодец? — спросил священник.
— Григорий Павлов… По фабрикам работаем, — уклончиво отвечал тот.
— Какая же, по-твоему, мору-то нынешнему причина? — спросил отец Иоанн.
— Причина-то, батюшка? — повторил фабричный.
— Ну да, причина мора-то?
— Божие наслание…
— Это само собой. Без Бога ни до порога, волос с головы не спадет без воли Божьей, в Писании сказано. Но ты говорил, что знаешь, почему он настал, мор-то…
— Знаю.
— Откуда же это ты знаешь?
— Откровение мне было.
— Откровение! — вытаращил на него глаза отец Иоанн.
— Сонное видение, батюшка, мне было в позапрошлую ночь.
Григорий Павлов остановился и пытливо посмотрел своими хитрыми глазами на священника. Тот тоже подозрительно глядел на него.
— Что же тебе привиделось?
— Пресвятая Мать Богородица явилась мне, грешному, недостойному рабу.
— Что ты, милый, не врешь? Ведь грех смертный.
Фабричный на одно мгновение потупился, по его лицу пробежала легкая судорога, но он тотчас оправился и произнес:
— Как перед Истинным…
— Мать Пресвятая Богородица, говоришь ты, привиделась тебе?
— Верное слово, батюшка.
— В лучах?
— В лучах, батюшка, светлая-пресветлая, с младенцем на руках.
— Как иконы пишут?
— Точь-в-точь.
— Что же дальше?
— Поведала она мне тайну страшную, отчего ныне по Москве мор такой идет.
— Отчего же?
— А оттого, говорила, что иконе Ее, что у Варварских ворот, уже более тридцати лет никто молебнов не пел, ни свечей не ставил. Слышь, батюшка?
— А это и впрямь истина, — заметил отец Иоанн. — Икону-то сию москвичи подлинно позабыли.
— Вот то-то и оно-то.
