Учитель чистописания

Далее - калмыцкое лицо женщины и уродливо коротконогий человек с маленьким лицом без глаз; на месте их - вопросительные знаки. Очень пышная борода.

Затем - хитрым почерком подьячего:

'Он стал бывать, т.е. ходить в гости к старой чертовке, поэтессе Мысовской. У неё собираются местные революционеры.'

И снова круглый почерк:

'Внезапность действия - гарантия успеха. Извозчика нанять старика, по возможности, со слабым зрением. Соскочить - схватило живот. Проходным двором идти прямо на него, но - не здороваться, чтоб он растерялся. Миновать и, внезапно повернувшись, ударить с бока в m.c. (приведено сокращённое до двух букв латинское название мускула). Быстро возвратиться к извозчику, оправляя костюм, грубо смеясь над собой. Дома послать в аптеку за желудочными каплями. Когда всё обнаружится, вести себя с любопытством, легкомысленно. Участвовать в торжестве похорон. Конечно.'

Больше записей на эту тему не было, последняя же заканчивалась виньеткой: могила без креста, над нею сухое обломанное дерево, вокруг густой бурьян, а в небе плачет калмыцкое лицо луны.

Дальше было ещё четыре записи:

'Прочитал в немецком романе глупую фразу: профессор спрашивает свою невесту:

- Адель, почему вы всегда переговариваете всё, что я вам ни скажу.'

'Сегодня на закате солнца в саду удивительно пел скворец, пел так, как будто это он уже в последний раз поёт.'

'Встреча с человеком не всегда грозит опасностью, но всё-таки надо быть очень проницательным, выбирая знакомых. Я никогда больше не позволю себе знакомиться с рыжими.'

'Зубную боль хорошо чувствует только тот, у кого болят зубы, и только тогда, пока они болят. Затем человек забывает, как мучительна зубная боль. Было бы полезно, чтоб зубы болели хотя раз в месяц, но обязательно в один и тот же день, у всего населения земного шара. При этом условии люди, вероятно, научились бы понимать друг друга.'

Этим заканчивалась книга тихого учителя чистописания, озаглавленная им 'Пища духа'.

Московский студент Маньков, убийца своей жены, в последнем слове на суде защищался так:

- Она убита, и она - мученица, она теперь, может быть, святая, в раю, а мне осталось всю жизнь нести тяжкий крест греха и раскаяния. За что же ещё наказывать меня, если я уже сам себя наказал? Вот я теперь ем яблочки, яички, как прежде ел, а вкуса они прежнего, милого уже не имеют, и ничто не радует меня - за что же наказывать?