кусок кожи…'
Вдруг он услыхал стук в стене от Ульяновых. Стал слушать. Еще стучали, и, кажется, сестра произнесла его имя.
- Не пойду! Сам хотел - обругали. А теперь не пойду. Не смейся горох, не лучше бобов! - проговорил про себя Григорий Прохорыч.
Его так и порывало идти к Ульяновым, но и не хотелось ему уступить. 'Брюхо толще, так губа тоньше', - сказал сам себе Григорий Прохорыч и решил не идти, хотя бы они там все кулаки об стену отбили. Однако он не утерпел, слез с печки и, подошедши к стене, наставил левое ухо, чтобы услыхать оттуда что-нибудь, но стена была бревенчатая; он слышал, что кто-то говорил, - и вдруг захохотали, сперва Ульянова девица, потом его сестра. 'Это они надо мной смеются'.
Опять смех.
'А черт с ними!.. Нечего мне там делать…'
И Григорий Прохорыч лег на печь, но лежать было скучно, хотелось идти; он злился и на себя, и на Лизавету Елизаровну, и на сестру.
Пришла сестра.
- Ты што же не пришел? - спросила она брата.
- Очень нужно.
- Ну, брюхо толще, так губа тоньше.
- Послушай, Палагея, што это она надо мной издевается?
- Кто?
- Кто?! Лизка!
- Да и как не издеваться над дураком. Зачем ты ее в сенях-то обхватил?
Григорий Прохорыч замолчал. Теперь ему стало понятно, что сестра его стала приятельницей Лизаветы Елизаровны.
- А што, Палагея, как ты думаешь, пойдет она за меня? - спросил вдруг брат сестру, когда та уже стала засыпать.
- Выдумывай.
- Нет, всамделе!
- Спи-ко лучше. Скоро утро.
Легли спать. Пелагея Прохоровна заснула скоро, но Григорий Прохорыч не мог заснуть. Утром брат и сестра молчали: брат стыдился сестры, сестра что-то обдумывала. Григорий Прохорыч уселся за сапог около окна, повертел его: починить без кожи нельзя - как ни верти, а нужна заплата.
- Поговоришь? - сказал вдруг дрожащим голосом брат сестре. Щеки его покраснели.
- И што ты это выдумал, брат! Какая она тебе ровня?
- А тебе што за ровня?
- Я другое дело… Говори сам… это твое дело.
- Как я буду говорить, коли она такая фря…
После обеда Пелагея Прохоровна зазвала к себе Лизавету Елизаровну. Лизавете Елизаровне, вероятно, уже было известно о намерении Григорья Прохорыча, потому что она поклонилась ему неловко, щеки покраснели более обыкновенного и голос ее был неровный.
Стали играть в карты. Все молчали. Каждый хотел что-то начать, но что-то удерживало.
Наконец первая начала Лизавета Елизаровна.
- Какие нынче женихи-то молчаливые… - проговорила она, сдавая карты, как бы про себя.
Григорий Прохорыч покраснел, как рак, и не знал, что ему делать: сидеть или бежать?
Минут пять никто не промолвил слова.
- Женишок! Што же ты молчишь? - сказала вдруг Лизавета Елизаровна.
- Я… - сказал Григорий Прохорыч, вздрогнув.
Обе женщины захохотали.
- Хорош же ты будешь муженек, нечего сказать… Однако, Григорий Прохорыч, позвольте вас спросить: какие вы имеете на меня виды? - сказала уже серьезно Лизавета Елизаровна.
- Лизавета Елизаровна…
- Убирайся!!.
И Лизавета Елизаровна, бросив карты, ушла от Пелагеи Прохоровны.
- Поди к ней, пока матери нет дома, - сказала сестра брату.
Брат послушался сестры.
Когда он пришел к Ульяновым, Лизавета Елизаровна, сидя у пялец, плакала и, казалось, не заметила вошедшего Горюнова, который остановился в дверях и не смел тронуться дальше.
- Лиза! - сказал он.
Лизавета Елизаровна вздрогнула.
- Зачем ты пришел? - крикнула она.
- Лизавета Елизаровна!.. Я люблю тебя.
Лизавета Елизаровна захохотала.
Григорий Прохорыч подошел к ней, обнял ее и поцеловал.
Она не сопротивлялась, но плакала.
- Голубчик Гриша! Ты мне нравишься… Но…
- Лизанька!.. - говорил Горюнов, прижимая Лизавету Елизаровну.
- Гриша!.. Я не хочу тебя обманывать… - говорила, рыдая, Лизавета Елизаровна.
- У! Дура! Ее целуют, а она плачет! Лиза, не смей плакать!.. - говорил шутя Григорий Прохорыч, утирая слезы с глаз и щек Лизаветы Елизаровны.
Лизавета Елизаровна боролась сама с собой, наконец встала и сказала:
- Подумал ли ты о том, што про меня говорят на промыслах и на вечорках?
- Што?
- Ты веришь тому, што говорят про меня?
- Нет.
- Так я тебе скажу: што про меня говорят - верно… Я говорю тебе потому, штобы ты знал и после не каялся, што я обманула тебя… Одна голова не бедна!.. Я себя с ребенком прокормлю как-нибудь, зато меня никто не укорит.
Григорий Прохорыч стоял, как оплеванный. Он не знал, шутит с ним Лизавета Елизаровна или говорит правду.
- Али ты не веришь моим словам? Поди спроси свою-то сестру, мне от нее нечего таить, да и тебя я не боюсь. Подумай-ка лучше о том, хорошо ли жениться на девушке с накладом?.. Хорошо ли получить в приданое ребенка?
Григорий Прохорыч стоял пораженный, не зная, что сказать.
Лизавета Елизаровна села за пяльцы, нагнулась и закрыла лицо руками. С четверть часа она сидела в таком положении, и когда открыла лицо, то увидала, что Григорий Прохорыч все еще стоял, разглядывал свою фуражку.
- Не веришь? - спросила Лизавета Елизаровна.
- Обманула ты меня… Тяжко ты меня обманула! - сказал он со вздохом.
- Я тебя не завлекала; ты добровольно носил за меня соль.
Григорий Прохорыч вышел. Пришедши домой, он швырнул в угол фуражку и сказал сестре:
- И тебе не стыдно!.. Будто я пятилетний ребенок, штобы меня так дурачить. Свиньи!
- Што, - верно, губа-то не дура!
- Молчи! Убью!!!
- Дурак!.. Только вы, мужчины, и хороши. Припомни-ка, не лебезил ли ты около Горбуновой.
- У-у!!. Зме-я!.. - проговорил со злостью Григорий Прохорыч и, отыскав фуражку, вышел из избы.
