- Будто - живы.
- То-то! Вот они, законы эти. Во-от! За это и - скосить...
И, убеждённый, что он сделал своё дело, человек этот вывёртывался из толпы, шагал прочь, помахивая палкой, а в новой группе снова наяривал:
- Два, два сословия особенно в язву нам, в боль и скорбь...
Несомненно, он тоже вылез из какого-то тёмного угла, куда его затискала жизнь и где он годы одиноко торчал, корчился, накопляя злобу и месть.
Возбуждающих вражду против интеллигенции, видимо, не мало; мне кажется, что чаще всего это дворники, лакеи, кухарки, вообще - домашняя прислуга.
После одного из митингов в цирке 'Модерн' краснолицая, толстая женщина рассказывала солдатам, 'как живут господа', рассказывала остроумно и такими словами, что из десяти даже трёх не напишешь. Солдаты бешено хохотали и плевались смачно, слушая, как действовал доктор, специалист по женским болезням, как вела себя еврейка-дантистка и как 'обрабатывал' своих учениц актёр.
- Бить эту сволочь, - сурово сказал чёрный солдат с подвязанной челюстью, - бить её до последнего колена...
А в другой группе хромой человек лет сорока, безволосый, как скопец, кричал:
- Я всю жизнь в конюшне с лошадями, в навозе, а они в превосходных квартирах на мягких диванах с собачками играют. Нет, стой! Это я желаю с собачками играть, а вы - марш в конюшню, да? Почему - не так, почему, ну?
Страшно и нещадно говорила молодая женщина, одноглазая, с лицом, сожжённым серной кислотой:
- Глядите в библию - есть там господа? Нет господ в библии! Цари есть, судьи, пророки, а господ - нет!
И сам бог приказывал избивать племена, в которых господа были, поголовно всё такое племя истреблять велел, с жёнами и детьми, и с рабами даже. Потому что от господ и слуги испорчены, и слуги уже - не люди, нет!
- Удавись, тётка, - посоветовали ей из толпы.
Но она, сжимая руками круглые высокие груди свои, кричала резко и звонко:
- Я одиннадцать лет в горничных жила, и видела я...
Она видела много такого, чего не знал Октав Мирбо, когда писал 'Дневник горничной', и, когда она говорила о том, что видела, её слушали без смеха, молча, мрачно.
И только когда она ушла, вся красная и потная от возбуждения, курносенький солдатик сказал, глядя вслед ей:
- Не зря бабе этой рожу испортили...
