сходится со светом — это и невозможно, — ничто сие для света. Если нечестивый не намерен возлюбить благочестие — ничто сие для благочестивого. Если похотливому не угодно поучиться целомудрию — ничто сие для целомудренного; если неправдивый не хочет отстать от неправды, ничто сие для правдивого. Но страшно сие для иных, добродетели ближних почитающих обличением своей порочности.
123. Схоластику Алимпию.
О чтении, против язычников, о благодати Богодухновенных Писаний и о пользе от них.
Поскольку, как сказал ты, иссыхают словесные источники, упокоевающие душу, желающую орошения, то советую тебе, ученейший муж, открывать те, которые более всего изобилуют богатыми и неиссякаемыми токами и не имеют нужды в орошении из других хранилищ.
124.
На слова:
Добродетель, блаженный, есть достояние божественное, богоугодное, блаженное, бессмертное, непрепобеждаемое забвением. Ибо в славе она у людей и приснопамятна у Бога, Который вещает иногда:
125. Ирону.
Раздражение и гнев, кажется мне, почти одно и то же. Но первое указывает на быстрое движение страсти, похищающее и способность мыслить, а последний — на долговременное пребывание в страсти. Почему первое называется так от слова «воспламенение» ???????????, а второй от слова «вскисать» ???a? и «желать отмщения» ?????? ??a?.
126. Ираклию.
На слова:
Крайне дивлюсь, почему слава писаний, оставленных всепремудрым Иоанном Златоустым и распространившихся всюду, достигла и моря, но не коснулась твоего невежества. Но дивясь сему, не его виню, а слагаю вину на твою ни с чем не сравнимую леность, дошедшую до того же, что бывает с людьми, которые в самый полдень при ясной погоде не видят солнца, потому что вовсе угасла у них сила зрения.
А тем, что ты говоришь, сам себя обвиняешь в том, что не любишь прекрасного. Кто не восхищался писаниями Златоуста? Кто из рожденных после него не воздавал благодарения Божию Промыслу, что родился после него и не отошел в мир иной, не изведав силы божественной цевницы, которая усвоила Орфеев склад, по превосходству же изрекаемого справедливо становящийся невероятным.
Ибо он не зверей соделывал уловимыми божественною музыкой, но укрощал зверонравных людей, смягчая их свирепость и приводя в кротость и согласие. И волки и агнцы — не видом, но нравом — примирившись между собою, совокупились во едино. Посему, коснись этой цевницы — и доныне торжествующее в тебе неблагочиние совершенно удалится и уступит место этой складной музыке.
127. Диакону Евдемону.
Против Иудеев, где и сказанное Иосифом Флавием о Спасителе приводится подлинными его словами.
Иудеи, превосшедшие всякую меру злобы, не поверили не только Пророкам, но и самому Богу. Впрочем, был некто Иудеянин Иосиф, крайний ревнитель закона, верно изложивший Ветхий Завет, доблестно стоявший за Иудеев, доказывавший, что все иудейское выше всякого слова. И он счел за благо уступить истине событий, потому что не соревновал в образе мыслей нечестивым. Поскольку и Еллинам, и варварам, и всякому человеку свидетельство врагов кажется достоверным, то почитаю необходимым представить его изречения.
Что же говорит он? «Является в то время Иисус, Муж мудрый, если только надлежит назвать Его Мужем; потому что Он совершал дела удивительные, был учителем людей, охотно принимающих истинное. Он привлек к себе многих Иудеев, многих и из еллинства. Он был Христос. И когда Пилат, по обвинению первенствующих между нами мужей, осудил Его на крест, возлюбившие Его с самого начала не перестали любить Его. Ибо на третий день Он снова явился живым, как Божественные Пророки изрекли о Нем — и это, и тысячи иных чудных вещей. Общество же христиан, от Него получивших имя, не оскудело и доныне».
А я крайне удивляюсь правдолюбию Иосифа во многом, особливо же в сказанном: «Учитель людей, охотно принимающих истинное». Ибо некоторые по не сравнимой ни с чем беспечности (а таковы были и неверовавшие Иудеи) отвергают иное, весьма ясное и Божественное, и произносят приговор по причине собственной своей беспечности, а не по неясности самых дел. Если и враги не осмелились воспротивиться истине, кто не поверит тому, что яснее солнца?
128. Павлу.
О том, что людям, придерживающимся правых догматов, надлежит и жизнь проводить соответствующую учению.
Если еретиков, Еллинов и Иудеев мы побеждаем правотою догматов, то справедливость требует побеждать нам их и делами, чтобы они, побеждаемые в одном, не почли себя победителями в другом, и чтобы отрекшиеся от веры не стали выставлять нам на вид нашу жизнь, а также не могли сказать нам: «Вы, погрешающие в явном, почему требуете, чтобы вам поверили мы в неявном?»
Ибо если благочестие есть самое первоначальное и главнейшее дело, то оно имеет потребность и в правом образе жизни, чтобы добрая о нас слава достигла самого верха совершенства. Сие подтверждает и Божественное Писание, говоря:
129. Комиту Ермину.
На слова:
Поскольку писал ты: «Возможно ли подающему милостыню не быть видимым?» — то ответствую, что Христос испытывает теперь намерение подающего. Поскольку, кому человек желает угодить, от тех и хочет получить себе похвалу, а вознамерившийся угодить Богу, хочет от Него получить похвалу, то и сказал сие Христос. Не всякий из тех, чью милостыню увидели, для того непременно и делает, чтобы это увидели, но только тот, кто желает похвал и для сего разглашает тайну. Хотя дело и не может укрыться, но подающий милостыню не должен сего выказывать, ибо так поступающий и тех, кто принимает милостыню, позорит, и сам себе провозглашает награду и похвалу.
130. Чтецу Палладию.
О различных образах, в которых Премудрый олицетворяет премудрость.
Поскольку спрашивал ты, по какой причине образы принимаются не во всех чертах, то отвечаю: по той, что они должны быть подобиями, а не тождеством. И оставив прочее, попытаюсь, насколько можно, объяснить сказанное.
Некто муж мудрый, разумею сына Сирахова, описавшего нам оную премудрость, не нашел возможности уподобить ее чему–то одному, не нашел ей олицетворения в каком–то одном растении. Но, чтобы представить ее красоту, высоту, благоухание и прочие качества премудрости, Премудрый перебрал, по возможности, все растения. От каждого он взял сообразное и наиболее приличествующее для ее изображения, и описал ее людям, от одного растения заимствуя красоту, от другого — высоту, от третьего — благоухание. И, как бы заключив в некую сокровищницу не все, что есть в растениях, но одно то, что требовалось для изображения, дал нам способ представить в уме нечто, достойное премудрости. А чтобы не показалось, будто бы я скрытно делаю тебе упреки в невежестве, не привел я самых изречений, которые, вероятно, у тебя под руками.
131. Зосиме.
О пришествии Божием.
