меняющихся явлений видимого мира; раскрыть в себе свободу духа и созерцать умную красоту.
Конечное развитие такой имперсоналистической аскетики многих привело к усмотрению божественного начала в самой природе человека; к тенденции к самообожению, лежащей в основе великого Падения; прозреть в себе некую “абсолютность”, которая по существу есть не что иное, как отражение Божией Абсолютности в созданном по образу; испытать влечение к возврату в то состояние покоя, в котором человек был, якобы, до явления своего в этот мир; во всяком случае, после опыта совлечения может родиться в уме этот род мысленной аберрации. Я не ставлю в данном случае пред собою цели перечислить все вариации умственных интуиции, но скажу из моего собственного опыта, что Бога Истинного, Живого, т. е. Того, Который есть “о онтос Он”, — во всем этом НЕТ. Это есть естественный гений человеческого духа в его сублимированных движениях к Абсолюту. Все созерцания, достигаемые на этом пути, суть самосозерцания, а не Богосозерцание. В этих положениях мы раскрываем для себя красоту еще тварную, а не Перво–Бытие. И во всем этом нет спасения человеку.
Начало подлинного избавления в несомненном, всецелом принятии Откровения: “Аз есмь Сый”… “Аз есмь Альфа и Омега, первый и последний” (Откр. 1: 10). Бог — Абсолют Личный, Троица единосущная и нераздельная: на сем Откровении строится вся наша христианская жизнь. Сей Бог вызвал нас из не–бытия в жизнь сию. Познание сего Живого Бога и проникновение в тайну путей творения Его освобождает нас от мрака наших собственных, снизу идущих идей об Абсолюте; спасает нас от влечения, не осознанного, но все же губительного, к уходу от всякого существования — бывания. Сотворены мы с тем, чтобы быть приобщенными Божественному Бытию подлинного Сущего. Христос указал нам сей длинный путь: “Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь” (Мф. 7: 14). Постигая глубины мудрости Творца, мы принимаем страдания, в которых стяжевается вечность Божия. И когда осиявает нас Свет Его, тогда мы совмещаем в себе созерцание двух концов бездны: с одной стороны, мрак ада, с другой — торжество победы. Мы бытийно вводимся в область Божественной нетварной Жизни. И ад теряет власть над нами. Нам дается благодать: жить состояние Воплощенного Логоса — Христа, сходящего во ад как Победитель. Мы тогда, силою Его любви, объемлем всю тварь в молитве: “Иисусе, Вседержитель Благий, помилуй нас и мир Твой”.
Откровение Персонального Бога всему придает сей дивный характер. Бытие не есть некий детерминированный космический процесс, но Свет неописуемой любви Божественных и тварных персон. Свободное движение духов, исполненное разумного сознания всего сущего и самосознания. Вне сего — нет смысла ни в чем, но только смерть. Молитва же наша становится живой встречей нашей тварной персоны с Персоной Божественной, т. е. абсолютного порядка. И выражается она обращением к Слову Отца: “Господи, Иисусе Христе, Собезначальный Слове Безначального Твоего Отца, помилуй нас, вселися в ны, спаси нас и мир Твой”.
Начало постижения мудрого плана о нас Творца и Бога нашего стимулирует нашу любовь к Нему, и мы в молитве испытываем новое вдохновение. Созерцание божественной Премудрости в красоте мира влечет наш дух к новому восходу, который уже отрывает нас от всего тварного. Отрыв сей не есть некое философское витание в сфере чистых идей, как бы ни казались они нам привлекательными; ни художественно–поэтическое творчество; но захват всего существа нашего энергией неведомой дотоле жизни. К возвышению духа нашего превыше всего тварного приводит нас Евангелие, в котором мы начинаем усматривать Акт Божественного Самооткровения. Это есть вступление в благодать богословия, не как человеческой науки, но как состояния богообщения. Слово Господне мы не ставим на суд нашего низменного рассудка, но самих себя судим во свете данного познания. В нашем естественном после сего стремлении сделать евангельское слово содержанием всего нашего бытия мы освобождаемся от власти над нами страстей и силою Бога–Иисуса побеждаем космическое зло, гнездящееся внутри нас. Мы действенно познаем, что Он, Иисус, есть единственный в собственном смысле Спаситель–Бог, и молитва христианская совершается непрестанным призыванием Его Имени: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий и Боже, помилуй нас и мир Твой”.
Великий вопрос, ставший трагической проблемой для всего человечества: где подлинное Бытие, и где мираж нашего падшего воображения? Где воистину живая вечность, и где обманчивые притяжения нашего духа к сознаваемым нашим же умом идеям? Является ли принцип персоны–ипостаси ограничительным сам по себе, и следовательно — недостойным и неприложимым к Богу, или воистину именно сей принцип есть образ Живого Абсолюта: АЗ ЕСМЬ СЫЙ? От того или иного решения нашего зависит все наше будущее. Если мы остановимся на мысли, что принцип персоны сам в себе есть лимитативный, то в аскетическом подвиге нашем мы будем делать все, чтобы превзойти в нас самих сие начало. И наоборот: если мы воспримем его как единственно возможный образ Бытия Абсолюта, то в восторге от вливающейся в нас силы мы будем молиться: “Отче наш, Иже еси на небесех…” или: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Отчий, помилуй нас, включи нас в Твою жизнь, исцелив нас от всякого следа убивающего нас греха”. Если обетованное нам во Христе чрез воскресение бессмертие есть личное, то никак не захотим мы “совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью. На сие самое и создал нас Бог и дал нам залог Духа” (2 Кор. 5: 4–5).
“Христе Иисусе, восставший из мертвых, помилуй нас”.
“Если не уверуете, что это Я (Который открылся Моисею на Синае), то умрете в грехах своих” (Ио. 8: 24); “Авраам… рад был увидеть день Мой; и увидел, и возрадовался” (Ио. 8: 56); “Являлся я Аврааму, Исааку и Иакову (с именем) “Бог всемогущий”; а с именем (Моим) “Иегова” не открылся им” (Исх. 6: 3; ср.: Деян. 7: 2). “…Если бы вы верили Моисею, то поверили бы и Мне: потому что он писал о Мне…” (Ио. 5: 46). “И начав от Моисея, из всех пророков изъяснил им сказанное о Нем во всем Писании” (Лк. 24: 27). Так в нашей духовной смерти мы утеряли чувство греха, и ныне без Христа и благодати Святого Духа не можем Святым — никогда не перестают осуждать себя, как недостойных Бога. В минуты же тяжкого отчаяния они позволяют себе на время отойти от края бездны, где стоят духом, чтобы дать передышку психике и телу, и затем снова идут стоять над пропастью. Но и отдыхает ли он или в периоды покоя — в глубинах сердца всегда остается некая рана, которая не допускает подвижника предаться гордой о себе мысли. Аскетическое смирение становится все более укорененным в душе и как бы уже натурой его. Скорби и болезни — характерны нашему земному шествию. Без этого никто из сынов Адама не устоит в смирении. Претерпевшие же удостоятся дара “Христова смирения” (Мф. 11: 29), о котором старец Силуан говорит, что “оно неописуемо”, ибо подлежит иному, высшему плану бытия. Стяжание сего дара возможно чрез постоянную память Христа и молитву к Нему: “Господи, Иисусе Христе, Великий и Святый Боже, Ты Сам научи мя смирению Твоему… молю Тя, помилуй мя грешного”.
Итак, только огнем покаяния переплавится наша природа: слезной молитвой убиваются в нас корни страстей: призыванием Имени Иисуса очищается, возрождается и освящается наше естество: “Вы уже очищены чрез слово, которое Я проповедал вам. Пребудьте во Мне…” (Ио. 15: 3; Ио. 17: 17). И каким образом пребыть? Вам дано Мое Имя, и во Имя Мое Отец даст вам все, чего ни попросите: “… чего ни попросите от Отца во Имя Мое, Он даст вам” (Ио. 15: 16).
“Господи Иисусе Христе, Единый, воистину безгрешный, помилуй мя, грешного”.
Отцы наши наставляют нас молиться Именем Иисуса, не часто меняя формулу. Но, с другой стороны, время от времени это необходимо для обновления внимания, для усиления даже молитвы, когда ум переходит в богословские созерцания или расширяется сердце, чтобы обнять весь мир. Так Именем Христа Иисуса возможно покрывать всякое внутреннее и внешнее событие; таким образом сия дивная молитва становится всеобъемлющей, универсальной, космической.
