посоветовали ему. И женился Гаврилко, и из Гаврилки сделался Гаврилой Иванычем и прожил с ней уж вон сколько, да ничего же. А тоже говорили про нее то, и другое, и пято, и десято…'
- Тятенька! - сказала робко Елена, появляясь в дверях у бани. А надо заметить, у здешней бани предбанника и крыши нет: в нее входят прямо из огорода и в ней раздеваются.
- Будь ты проклятая! Эк ее, испугала как!
Олена была босиком, в сарафане, без платка на голове.
- Чего тебе?
- Печку-то топить али нет?
- Неужли так: поди-кось, жрать захочешь! Хлеб-то есть?
- Две ковриги…
- Ну, завтра испеки. На рудник надо…
Елена не шла. Она что-то хотела спросить у отца.
- Ну, чего еще стоишь?
- А мать-то где-ка?
- Не твое дело; пошла! Спроси у своего-то полюбовника.
Елена ушла. Токменцов, немного погодя, тоже вышел из бани, которая уже истопилась и трубу печки которой он закрыл. Ему сильно хотелось поговорить с дочерью насчет ее любовника, но он не знал, как бы лучше выпытать от нее правду.
Корова была подоена и выпущена на улицу, овечки тоже выпущены, курам задан свежий корм. В избе печка затоплена, в печке стоит чугунка, в которой варится картофель; в другой чугунке варится свекла. На лавке лежат опрокинутыми только что вымытые чашки, ложки, кринки; Елена моет стол с дресвой.
- Есь рубаха-то мне-ка? - спросил Токменцов, войдя в избу.
- Есь. Вчера выкатала.
- Ну, так добудь, и штаны добудь.
Елена полезла в сундучок и вытащила оттуда рубаху и штаны. У Токменцова было только по паре рубах и штанов.
- Ишь, выкормил, выпоил… и любовника нашла. Как нет дома отца и матери, и давай приглашать к себе! Ну, скажи, гожее ли это дело, образина ты эдакая?
Елена принялась плакать.
- Што, небось не правду я говорю! Тебе все ничего, а мне-то каково! Кто про вас пропитал достает? Кто вспоил, вскормил тебя? А? Разве мне но больно?.. Ну, для кого я истягаюсь, как собака? Ты это подумала? Ну, какими теперича я глазами на людей-то буду смотреть? Ты-то, ты-то как в люди покажешься! У! - и он выругался и плюнул. - Ну, што ты ревешь-то, а? Оленка!
- Тятенька…
- Говори всю правду.
Елена стала на колени пород отцом:
- Тятенька, голубчик… делай, што хошь со мной, сизой ты мой, хоть убей ты меня…
- Да ты что турусы-то на колесах разводишь? Правду говори!
- Ей-богу, я не виновата. Вот то отсохни права нога.
- Зачем ты цаловалась с ним?
- Сам он цаловал.
Отец ударил ее по щеке, щека покраснела.
- Тятенька, голубчик… - и она поклонилась ему в ноги.
- Говори: зачем ты его пустила?
- Сам… он сам… Отец толкнул ее ногой.
- Пошла, штобы духу твоего не было.
Елена заревела, а Токменцов ушел злой во двор. Долго он ходил около лошади, и долго его мучило поведение дочери. Но как больше он думал, тем больше ему становилось как будто легче. 'Нет, она этого не сделает',- думал он, и ему совестно становилось, что он побил ее. Ганьку кое-как разбудили идти в баню. Там отец вымыл Ганькины штаны и рубаху, а потом повесил их сушить на шест, вделанный в бане. Выпарившись, Гаврила Иваныч пошел через огород купаться в озеро. Пока он шел, из другого огорода крикнула ему старушка:
- Баньку истопил!
- О-о!
- Пусти, как вымоешься.
- С Оленкой сходи.
Выкупавшись, он тем же путем пришел в баню и там оделся. Таким же образом выкупался и Ганька.
- Олена, поди-ка скажи Терентьевне, што, мол, готова баня-то.
- Я, тятенька, пойду же с ней-то?
- Поди.
Гаврила Иваныч очень был доволен баней; он лег, потягивался, дремал и, кажется, ни о чем не думал. Ганька тоже был весел.
- Ись бы, тятька.
- А вот Оленка будет.
- А ты ее, тятька, больно треснул. За што ты ее так-то?
- Не твое дело.
Сын замолчал.
Токменцову теперь не приходили невеселые мысли. Он думал теперь о том, что ему нужно починить к завтрему сапоги и лопоть (халат) да, пожалуй, взять серый зипун на случай. Пришла Елена. Лицо у нее красное, волосы нечесаные. Стали обедать: сначала тертую редьку с картофелью разваренною и квасом, потом похлебали свеклу, тоже с квасом и картофелью. Токменцов съел три ломтя хлеба, Елена и Ганька по два.
Глава VIII
После обеда Токменцовы не легли спать. Гаврила Иваныч сползал на полати, достал оттуда лапоть, в котором хранились шила, ножик, дратва, щетина, нитки и прочие принадлежности, необходимые для сапожного и башмачного ремесла
- Олена, принеси-ка корыто с водой.
Елена ушла скоро воротилась с маленьким корытом, в нем была вода.
- Да ты бы теплой принесла. Впервой, што ли? - взъелся отец, сидя перед лавкой на обрубке дерева, разложив по лавке инструменты и принимаясь чесать нитки для дратвы. Когда теплая вода, находившаяся в печи в чугунке, была налита, Гаврила Иваныч положил туда кусок черствой старой кожи, которая валялась у него с тех пор, как он нашел ее на дороге. А Токменцов любил все подбирать: и подковы, и гвоздики, и железки разные, и худые башмаки, даже лапти, которые носят очень немногие рабочие Осиновского завода, и даже никому не нужные тряпки; он всему найдет место, потому что покупать новое ему не на что. Сапоги он шил сам, башмаки жене тоже шил сам из разных голенищ, которые он или находил, или выпрашивал у зажиточных соседок. Холст у них был свой, и теперь вон Елена вытащила из чулана корчагу, вымыла ее, налила в нее воды, положила туда десятка два аршин изгребного самодельного холста, а потому еще налила горячей воды на холст и, засыпавши его золой вровень с краями корчаги, вдвинула корчагу в печь. Сермягу Токменцов покупает у заводских же жителей, а именно у Степана Мокрушева, который хорошо ее выделывает, только не может еще дойти до того, чтобы приготовлять тик на летние халаты мастеровым, как
