посмотреть, что там делается, да одета некрасиво: ну, да и хуже меня ходят, - и зашла. Вдруг подходит к ней Плотников; на нем пальто черное новенькое, шляпа, сапоги со скрипом, в одной руке тросточка, в другой папироска. Стыдно сделалось Елене, что она такая ненарядная.
- Здравствуйте, Елена Гавриловна,- проговорил он ей и протянул руку.
Елена Гавриловна закраснелась; руки ей дать не хочется; бежать хочется, да народу много.
- Здравствуйте. Вашу ручку прелестную.
Еще того стыднее сделалось Елене Гавриловне. Народу идет много, все равно на нее глядят: она такая ненарядная, а он…
- Здоровы ли вы?
- Здорова…
- Пойдемте гулять.
- И, нет… как можно!
- Хотите орешков?
- Покорно благодарю.
Плотников достал из кармана пальто мелких кедровых орехов две горсти и дал их Елене Гавриловне; та не знала, куда ей деться с орехами, потому что у нее не было в сарафане карманов. Плотников как будто издевался над ее неловкостью, но она этого не заметила.
- Вы где живете? - спросил он девушку. Та рассказала.
- Можно к вам зайти?
- И, нет!.. Узнают наши, так и вам, и мне достанется. Прощайте.
То ли от радости, что она увидала Плотникова, то ли от чего другого, она, не помня, пришла на рынок и, вместо полфунта соли, купила фунт, а перцу купить позабыла. Шла она домой как помешанная, не зная, что с ней делается, но пришедши во двор, она все-таки успела спрятать оставшиеся орехи под крылечко.
Через четыре дня после этого Елена Гавриловна сидела у окна с работой. Мимо окна шел Плотников; увидев ее, он снял фуражку и прошел мимо. Лицо Елены Гавриловны вспыхнуло, она ушла на крыльцо и стала как вкопанная, так что мать закричала на нее:
- Што ты, шкура барабанная, стоишь-то? Елена Гавриловна вздрогнула и сказала:
- Ничего.
- Пошла в избу, вынь из печки-то горшок. У!
И обидно же Елене Гавриловне сделалось, что мать ее горя не знает, а какое горе у нее - она не может сообразить прямо; и досадно, что ей не удалось поговорить с Ильей Назарычем, ночью она была как в бреду и пролежала до утра: то блохи, то клопы кусают… 'И что это со мной диется? Прежде ровно они, проклятые, не кусались… Ах бы, поскорее увидать его… Нет, не надо… Ай бы да поговорить… Нет, увидят; в саду бы…'
Плотников что-то часто стал прохаживаться по слободе, так что это заметили рабочие: 'Обломаем же мы этому долговязому ноги! Ишь, нюхает што-то: верно, к Токменцовой Оленке подбирается, гад поганый'. Однако его еще никто но побил, и Елена Гавриловна видела его нередко.
Мать ничего не знала; она целые две недели бегала из дому: то за Павла хлопотала, то по начальству бегала; теперь она ушла из дому, сказав дочери, что идет к мужу.
Сегодня в сумерках Елена Гавриловна, как мы видели, сидела у стола скучная и чего-то дожидалась. Вдруг идет Плотников; дрогнуло у нее сердце, не стерпела она и отворила окно, чего никогда не делывала. Плотников ей поклонился.
- Куда вы это ходите? - спросила она Плотникова.
- Тетка у меня тут живет у озера: Коропоткина.
- Знаю.
- Вы одни?
- Да.
- Можно зайти?
- О… нет!.. Право, боюсь.
- Ничего,- и он пошел к калитке.
Закраснелась Елена Гавриловна, подумала: 'Зачем он?' - и пошла на крыльцо, надев предварительно на ноги башмаки. Во дворе, крытом навесом, лежала на полу, сделанном очень давно из досок, корова, неподалеку от нее лежали овечки, направо поленница осиновых и березовых дров, налево, в углу, около стайки, опрокинуты сани, долгушка, начатая на продажу нынешним летом, но неоконченная и разный хлам: колеса, жердочки, чурбаны, верешак, а посреди двора, на веревочке, протянутой через весь двор, развешаны разных величин тряпки. На крытое же крылечко нужно подниматься четырьмя ступеньками. На крылечке рогожа, а в углу повешен глиняный чайник, служащий вместо умывальника. В сенцах, захломощонных кадушками, тулками, вениками, ведрами, сельницей, довольно чисто.
- Здравствуйте. Елена Гавриловна! - сказал Плотников.
- Здравствуйте, - едва слышно сказала Елена Гавриловна,
- Как поживаете?
- Ничего.
- Где же ваши-то?
- Мать ушла к отцу на рудник.
Они вошли в избу. Изба состояла из трех окон: два на улицу, третье во двор; в переднем углу стол стоит, а в самом углу - четыре иконы медные и перед ними божничка, т. е. полочка и лампадка; перед окнами две лавки; на стене приклеена картина страшного суда и два другие лубочные изображения; в углу налево стоит шкафчик с посудой; большая русская печь, с приступками, корчагами, кринками, лопатой деревянной и ухватами, занимает четверть избы; против печки большие полати, под ними, против печки, стоит двухспальная кровать с плохонькой периной, двумя подушками, стеганным из различных лоскутков одеялом; над кроватью, в углу, висит сарафан, сермяга и большая шапка; под кроватью красный небольшой сундучок. На полу постланы половики изгребные, прибитые к полу гвоздиками.
- Насилу-то я попал к вам.
- Садитесь, гости будете.
- А ведь вам, чать, скучно?
- Ой, и не говорите…
- Как же вы одни-то теперь спите?
- Ничего.
Она врала: ей очень было скучно, она боялась, чтобы кто не убил ее, особенно в последнее время - ее пугали по ночам даже тараканы.
- Что вы поделываете?
- Чулок вяжу.
- Елена Гавриловна…
- Чего?
- Я весь измучился об вас… Не поверите: просто бы все так сидел с вами да на вас глядел.
- Ой ли?
- Ей-богу, Елена Гавриловна!
- Ну?
- Я люблю вас,- и он обнял ее, но она оттолкнула его, так что он чуть но свалился с лавки.
- Отстаньте!
- Я люблю вас.
- Поди-кось, так и поверили! Эк, дуру какую нашли. Коли сидеть хотите, так смирно сидите, а то свистну по чему придется.
- Экие вы жестокие! - и он взял ее за руку.
- Вам русским языком-то говорят! - и она ударила его по руке.
В это время щеки у нее сделались красными, грудь поднималась, она говорила не своим голосом.
- Матушка, Леночка, друг… - шептал Плотников; он сильно обнял Елену Гавриловну и поцеловал ее.
- Oй! - и она, вырвавшись, убежала к дверям и сильно крикнула: - Негодный человек вы после этого! - и
