прощанье собрали по подписке денег и поднесли ему подарок. Секретарь получил орден, одного бухгалтера сделали советником, двух столоначальников отдали под суд, и начался скрежет зубов у чиновной палаты. 'Погодите, еще не то будет!' - говорили одни. 'Он нас всех приберет!' - говорили другие. Наконец и я получил письмо от ревизора, которым он уведомил меня, что я могу теперь подать прошение в такой-то департамент и ехать, когда будут требовать от меня формулярный список. Служащие завидовали мне больше прежнего еще потому, что видели письмо ревизора, и напрашивались на поздравку. Одно было только сомнение, это то - если там вакансию заместят другим чиновником, не дождавшись моего прошения? Все-таки я надеялся на перевод и с каждой почтой ожидал из Петербурга запроса от департамента на мое прошение. Я написал дяде, что буду служить в министерстве и через ревизора могу выиграть по службе много. А еду я на свои деньги, которые я получу от лотереи. В эту лотерею я задумал разыграть старые книги и подаренные мне дядей часы. Предполагалось получить сорок рублей, да жалованье. Ехать было можно; даже я рассчитывал эти деньги употребить на поездку назад, если меня, по какому-нибудь случаю, не переведут. Дядя все-таки злился и стал писать ко мне реже.
Прошло четыре месяца, и о моем переводе не было и слуху. Чиновники сначала очень интересовались моим переводом; потом стали смеяться надо мной.
- Что, брат, верно, подлил только? - Ты, поди, теперь славно поживаешь! - Не езди, брат, послужи с нами. Пословица говорит: везде хорошо, где нас нет.
И это продолжалось каждый день. На лотерею никто не подписывался. А тут повторилась старая история, которая едва-едва меня не задержала и не оставила навсегда в Орехе.
Как-то я шел из палаты. Вдруг попадается мне старая знакомая, Степанида Кирилловна. Она была жена станционного смотрителя и часто прежде ходила к матери Лены, жила около них и постоянно пьянствовала.
- Здравствуйте, Петр Иваныч! - сказала она.
- Здравствуйте.
- Давно не видались, сударик. Елену Павловну не видали?
- Нет. А что?
- Да она ведь овдовела…
- Так что же?
- Экой злодей… Ведь вы же жених были!
- Так что же, что жених? Ведь она все-таки вышла замуж, и между нами не было очень близких отношений!
- Ну-ну, полноте. Овдовела, бедняжка! Такая жалость. Мать при смерти.
- Что так?
- Да водку все пила - водянка сделалась. Проведайте.
- Ловко ли это будет?
- Ничего, право. Пойдемте теперь!
- Теперь я не могу, потому что сплетничать, пожалуй, станут.
- А вы не женились? Я слышала, вы в Петербург собираетесь.
- В Петербург еду, а не женился.
- Ну, вот и женитесь.
- Вы, Степанида Кирилловна, передайте только Елене Павловне и ее мамаше, что я бы зашел к ним, да, понимаете, неловко. Если это не будет неловко, то пусть они известят меня. - Она ушла.
'Зачем я сказал это? - думал я, - если я пойду к Лене, то опять пробудится моя страсть, опять я буду думать о ней, и она обо мне. Теперь она женщина, испытавшая супружескую жизнь, знает все приемы этой жизни, потому что около года была замужем. Опять эти ласки и заискиванья… И зачем эта баба встретилась со мной и наговорила мне столько вздору?'
Через день я получил от Лены записку. Она писала, что мамаша ее рада видеть меня и даже что-то хочет сообщит мне важное.
'Что же это такое важное хочет сообщить мне ее мать? - думал я всю дорогу. - Уж не замуж ли за меня она хочет спихнуть свою дочь? Покорно благодарю'.
Квартира Лены заключалась в двух комнатах с кухней; другую половину дома занимала свекровь с сыном-чиновником и дочерью, девицей годов пятнадцати. Лена сидела около больной матери своей и утирала глаза платком. Мать лежала бледная и постоянно кашляла.
- Ах, как я вам благодарна, голубчик! Здравствуйте, Петр Иваныч! Садитесь. Ох! - И она закашлялась.
Лена тяжело вздохнула. Кажется, ее давило какое-то горе. Она мне поклонилась и подала руку. Рука была холодная.
- Давненько мы с вами не видались, - проговорила мать.
- Да, целый год.
- А сколько перемен-то! Вот Лена замужем была, ребенка недавно схоронила. Ну, да бог с ним; успел и муж умереть.
- Что же он, больной был?
- Чахоточный… Ну, а вы как поживаете? Поставь-ка, Лена, самовар.
Лена ушла ставить самовар, а мать ее начала рассказывать о себе и муже Лены.
- Вы не поверите, Петр Иваныч, какая моя жизнь проклятая, - просто мученье, да и только… Еще когда он был жив, я захворала; вот теперь пятую неделю не встаю с кровати, ноги отнялись, пухнут… Кашель проклятый смучил. А все, будь оно проклято, с водки… Пить бы не надо. И вы не пейте.
- Я пью, да так, балуюсь.
- Ох, вредно, родной! Ну, как ваши?
- Ничего. Почтмейстером теперь…
- Ну, слава богу. О чем я говорила-то?.. Вот и память всю отшибло…
- А каков был муж Елены Павловны?
- Ах, и не говори! Сначала такой славный был, только кашлял постоянно. Не рада я, что и отдала ее за него. Дура я, дурища…
- Что же делать!
- Да-да, воля божья! Такой знаете ли, капризный, пьющий; все ее, бедную, бить лезет. Ну, и вступишься. Он-то еще ничего, бог с ним, Леночку любил, одевал хорошо, и меня не обижал, а вот мать его - просто змея. Эдакой я в жизнь свою не видала… Я вот тоже поколачивала Лену, - так маленькую, на то я родная мать, а то она, ехидна, скупая-прескупая, всем ее попрекать стала, и меня туда же. Целый день крик.
- Ты, шлюха, опять самовар ставишь! - закричала какая-то женщина в кухне.
- Я свой ставлю, - послышался нежный голос Лены.
- Я тебе дам! Ты сходила по воду-то? Твои дрова-то?
- Да гость к маменьке пришел!
- Я тебе дам - гость! Всяких шалопаев принимаешь, всякой дряни самовар ставишь! Не смей угли брать!
- Я лучинкой достану…
- Ах ты шлюха! Ах, господи, нет у меня ног-то, а то я бы тебе задала! - сказала громко, через силу, мать Лены.
В дверях показалась женщина лет сорока восьми, толстая, румяная.
- Докудова это вы будете командовать! Завтра чтобы час не было! - закричала эта толстая баба.
- Я тебе дам! - прошипела мать Лены.
- Что-о?
- А вот тебе! - И мать Лены плюнула на толстую женщину. Мне становилось неловко от этой сцены.
- А ты кто такой? - вдруг спросила меня толстая женщина.
- Я пришел к Анисье Васильевне.
- А! не успел муженек-то умереть, она и женихов подзывает! Так вот же вам! - И она, сдернув с гвоздя висевшее шелковое платье Лены, утащила его.
Мать озлилась; с нею сделался нервный припадок.
