равно я слишком устала для большого разговора по поводу воссоединения. Каким он должен быть или каким получится — ломать над этим голову у меня не было сил, возможно, он уже и состоялся, только я не уразумела. Сон. Тяжелый сон пойдет мне на пользу.
26
Я чувствую свое убожество, видя, как другие приходят в ажитацию.
Ранним утром я отправилась под зонтом на кладбище. Я очнулась от сна с головной болью и чем-то еще, что я определила как угрызения совести. Я не была на могиле Халланда с вечера пятницы. Неужели это из рук вон? У меня было такое чувство, что я его забросила, хотя самому ему, наверное, было безразлично. Оказалось, я вышла из дому ни свет ни заря, было сумрачно, прохладно, площадь еще не проснулась. Когда я вступила на кладбище, там было тише обычного. Зато тем громче отдавались мои шаги. Среди могил носились какие-то тени, я не испугалась, успела лишь подумать: привидения. Интересно, это были духи или туман? Могила Халланда по-прежнему была завалена цветами, кто-то в них явно рылся и некоторые отшвырнул в сторону, прямо на землю. Честно постояв посмотрев на могилу, я поняла: мне вовсе не обязательно так часто сюда приходить. Ведь он не здесь. Его отсутствия даже не замечалось, потому что при жизни это место было — не его. Выйдя из города, я спустилась к фьорду, прошлась вдоль берега, потом поднялась вверх по главной улице, пересекла площадь и вернулась домой.
Завидев меня, Ингер распахнула окно и, облокотившись о подоконник, пожелала доброго утра. Ей понравилось, что я побывала на кладбище.
— Там привидения… — сказала я.
На лице у нее появилось знакомое мне выражение, оно появлялось у людей, когда они думали, что я говорю всерьез.
— Там как будто бы носились привидения. Между прочим, в цветах кто-то рылся.
На ее лице отразилось облегчение.
— Должно быть, это косули. Их хотели в прошлом году застрелить, не помнишь? Он был жутко недоволен, Петер Ольсен, когда им не разрешили.
У нее вдруг остановились глаза. Мы переглянулись.
— Ага, — сказала я.
— Ага?
— Неужели же в этом городе никто не способен шевелить мозгами?
— Мне это пришло в голову только что.
— Как, ты говоришь, его зовут? Кто он такой?
— Он сидит в приходском совете, или раньше там сидел, сейчас, по-моему, уже нет.
— Так как его зовут?
— Петер Ольсен.
— У него есть охотничий билет?
— Вот уж чего не знаю.
— А у пастора?
— Да откуда же мне знать? — Придерживая халат у горла, она приготовилась захлопнуть окно. — Вполне возможно, кто-то и рассказал об этом полиции, мы же не знаем.
Эбби возилась на кухне, там пахло кофе, а еще… хлебом?
— Ты пекла хлеб? — ужаснулась я.
— А что такого? — сказала она. — Это же всего-навсего из готовой муки.
— Все равно! — ответила я, усаживаясь в угол.
— Ты ходила на прогулку?
— На кладбище.
— О! Послушай, мне очень жаль, что я ничего не сказала о… нем. Об этом.
— О чем?
— Ведь это же ужасно, что твой муж умер, то есть его убили. Мне следовало вчера что-нибудь об этом сказать, но я не знала что.
— Насколько я помню, ты кое-что сказала.
— Нет, я имею в виду — что-то хорошее.
— Ничего страшного. Я была не в себе и с похмелья, перед этим я повстречала умалишенную, от меня воняло мочой и рвотой, и я была уставшая. Ты могла говорить и делать что угодно, я радовалась уже одному тому, что наконец-то тебя увидела. Ты спала наверху?
Она отвернулась.
— Да ты краснеешь?
Шея точно покраснела.
— Я пришла поздно, поэтому я тихонечко поднялась наверх и нашла ту комнату. Там было постелено, я взяла и легла. Хочешь кофе?
Я хотела. Но сначала я должна была позвонить Фундеру.
— Может быть, Халланда и не убивали. По-моему, в него случайно попал верующий охотник или что- то в этом роде.
Она вскинула брови.
— Выпей-ка сперва кофе, — сказала она.
— Со вчерашнего дня ты как будто мне вместо матери. Ты не… — я хотела сказать «влюбилась», но почувствовала: если я это произнесу, то распл
Фундер, как выяснилось, далеко меня опередил. По его словам, то же самое я сообщила ему накануне, не зная, правда, о чем речь, но Петера Ольсена он пока не нашел.
— Я дам тебе знать, как только мы поговорим с ним, — пообещал он.
— Ну а зачем? — сказала я, приподнимая крышку компьютера. — Позвони, когда вы установите, кто это сделал.
— Ладно, — ответил он.
— Мы пытаемся связаться с женщиной, опубликовавшей извещение о смерти Халланда. Кто она такая, эта Пернилла?
— Она чокнутая. Я ее не знаю, но она знала сестру Халланда. Надо сказать, это чересчур — что она опубликовала извещение. Но что вам от нее нужно? С Петером Ольсеном она не знакома и, насколько мне известно, она живет в Копенгагене.
— Как ее фамилия? У тебя есть ее телефон?
— Я позвоню сразу же, как найду его, у меня нет его сейчас под рукой. Кстати, что насчет Брандта?
— Если он вернется домой, ты наверняка обнаружишь это раньше, чем я. — Судя по его тону, он был задет.
Я подождала, что он скажет дальше.
— Его машина стоит возле клиники, хотя обычно он ходит туда пешком. Его секретарше ничего не известно, в пятницу они ушли с работы в двенадцать в связи с похоронами, но ушли поврозь, а…
— …а в церкви его не было. Я особенно по сторонам не смотрела, мне было неудобно, но его там не было.
— Почему неудобно?
— Из-за этого извещения пришло так много народу.
