– Ну, значит, договорились?
– Учти, я люблю котлеты и домашние пельмени.
– Это вредно для организма.
– Для моего организма вредно видеть тебя каждый день. Отрицательное воздействие от твоего присутствия могут нейтрализовать только пельмени и котлеты. Много пельменей и котлет.
Марго уже хотела послать морячка куда подальше, но угроза остаться на улице отрезвила ее.
– Что-нибудь придумаю, – пообещала Галкина.
Судочек молниеносно опустел. Маргарита собрала посуду, по-хозяйски смахнула крошки с тумбочки, сложила полотенце.
Рудобельский был не в состоянии соображать – процесс переместился в желудок, взгляд заволокло дымкой то ли от созерцания точеных женских ног, то ли от многообещающего томного голоса Маргариты, то ли от сытного обеда, то ли от всего сразу.
– Ты завтра придешь? – с легким подхалимажем спросил Рудобельский, когда Марго уже собралась уходить.
– Если нужно…
– Принеси, пожалуйста, бритву. И еще балабасы, в смысле котлеты…
– Сам ты балабас.
Галкина направилась к выходу, шаркая выданными в приемном покое мужскими шлепанцами сорок шестого размера – бахилы закончились.
– Какие ножки, – вздохнул сосед в «шапочке Гиппократа», когда Галкина утянула шлепанцы за дверь.
Над его головой просвистела тапка Рудобельского.
– Не с твоим диагнозом!
За дверью Маргариту ждал сюрприз: по коридору, играя формами, на нее надвигалась Юля.
Вчера вечером родственник Юли звонил домой Адаму, Марго ответила, что Адам в больнице, и вот результат.
Юлю сопровождал Артюшкин. По всей видимости, эти двое пришли за благословением на брак. Встречи было не избежать.
Галкина нацепила на лицо улыбку, последний раз использованную на рейсе Магадан– Москва:
– Привет!
– Привет. Ты у Адама была?
– Да, – Галкина с независимым видом посторонилась, – он вас ждет.
Белоснежка, покачивая пышным телом, протиснулась в палату, Артюшкин схватил Марго за локоть:
– Я не понял, что происходит?
– А что происходит? – Бирюзовые кристаллики смотрели на Игоря с искренним недоумением.
– Мы с тобой обо всем договорились, – наступал на Галкину Игорь, – я погасил половину твоего кредита, а ты заявление так и не забрала! Это как понимать?
– Тише, – выдавила Маргарита, отступая и озираясь, как затравленный зверь, – нашел место.
– Да плевать на место! – взорвался выведенный из себя поборник истины. – Что происходит?
Отступать было некуда – лопатки упирались в стену.
За стеной, в палате интенсивной терапии выясняли отношения Юля с Адамом.
– А ты здесь откуда взялась? – оторвавшись от гулявшего по отделению захватанного номера журнала «Катера и яхты», воззрился Рудобельский на бывшую супругу. После обеда он позволял себе одно тайное, вполне невинное удовольствие – мечтал о собственной яхте.
У Юли было свое представление о супружеском кодексе. Уже к совершеннолетию девушка усвоила простую истину: абсолютно счастливые семьи – это семьи, в которых супруги умеют прощать друг друга. Юляша созрела для того, чтобы быть прощенной. Она не сомневалась – стоит Рудобельскому ее увидеть, он созреет, чтобы простить.
Выложив на тумбочку гроздь бананов, Юля наклонилась к больному и вытянула губки для поцелуя.
Адам отстранился от беспутной бывшей жены с брезгливостью, несовместимой с высоким званием офицера.
– Ты мне не рад? – надулась Юля, зависнув над кроватью больного.
Все было разыграно как по нотам: бесформенная грудь поплыла из выреза, как тесто из кастрюли.
– Напрасно стараешься. Я терпеть не могу бананы!
Юля даже не сразу поняла, что ее Адя, для которого не было большей ценности, чем женский бюст, отверг ее, свою жену, хоть и бывшую.
– Не пробовал их чистить? – Мелкая месть не утешила Юлю. Она выбежала из палаты, давясь слезами отвергнутой женщины.
– Ты же знаешь, дело ведет адвокат, – прижатая к стене, оправдывалась Маргарита перед бывшим любовником, ныне ответчиком по делу о мошенничестве. – Звони ей, разговаривай… Кстати, как у вас с женитьбой?
– Ты чего дурочку включаешь? Какая, к черту, женитьба? – Артюшкин стоял спиной к палате и не видел выскочившую в больничный коридор Юлю.
– Игорь, ты что, отказываешься жениться на этой очаровательной девушке?
От злости Игорь готов был размазать Галкину по стенке, справедливо полагая, что в учреждении ей быстро окажут медицинскую помощь. Он сжал ей локоть так, что Марго охнула:
– Пусти, больно!
– Значит, так, подруга, – зловещим голосом произнес Артюшкин, – или забираешь заявление, или будем по-другому разговаривать!
– Ты мне угрожаешь?
– Дружески предупреждаю.
Артюшкин увидел Юлю и выпустил локоть Марго.
– Да пошел ты, – бросила Галкина, потирая локоть, и побежала к выходу.
Марго перешла на шаг только за воротами больничного городка.
«Может, зря я так? Может, надо забрать заявление? Черт с ним, пусть катится колбаской», – успокаиваясь, подумала Маргарита. «Да? – возразил голос, – тогда Юлю некому будет сосватать. Или ты хочешь, чтобы Адам вернулся к этой дуре?»
Тут Маргарита встряхнула рыжей гривой и вслух ответила:
– Фигвам.
Через неделю Адама выписали, и пространство квартиры Маргариты как-то само собой поделилось на две зоны: мужскую и женскую. Мужской считалась гостиная, женской – спальня.
В ванной образовались «дамские» места и «мужественные». Эти последние были представлены носками на батарее, помазком, кремом для бритья и после бритья, зубной щеткой, пастой «Колгейт» с отбеливающим эффектом и флакончиком одеколона с запахом, отпугивающим кровососущих. И не только их.
Если вещи знали границы, то деспотия Рудобельского границ не ведала.
Отношения, сложившиеся по схеме «стервозная квартирная хозяйка – бедный страдалец постоялец», с первого дня совместного проживания рассыпались в прах. Их сменили другие: «строгий папочка – бестолковая дочь».
По флотской привычке Рудобельский контролировал Маргариту, сочетая контроль с придирками и издевками. Маргарита старалась свести к минимуму контакты с подполковником, но избежать их совсем не удавалось: Рудобельский взял моду стучать в дверь спальни и, услышав испуганный шорох, интересоваться:
– Маргарита Михайловна, ты ела?
Колкостям и придиркам не было конца. Режим Марго, ее неспортивный образ жизни и рацион питания – все это и еще многое другое вызывало протест моряка.
