1963 году, признавал, что и рассказы о подвигах Евпатия Коловрата, о гибели князя Федора и его жены Евпраксии, выбросившейся с малолетним сыном из «превысокого храма» при известии о подходе полчищ Батыя к городу, и плач Ингваря Ингоревича, и сюжет о гибели Олега Красного суть позднейшие вставки, «сделанные на основании фольклорных источников» или же заимствованные из более поздних литературных произведений. «Если мы исключим из «Повести о разорении Рязани Батыем» все эти вставки, — писал Д. С. Лихачев, — то получим приблизительно то же самое содержание, которое отразилось в рассказе Новгородской I летописи о нашествии Батыя на Рязанскую землю» (см.: Лихачев Д. С. К истории сложения «Повести о разорении Рязани Батыем» // Д. С. Лихачев Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. С. 263). См. подр.: Рудаков В. Н. К проблеме восприятия монголо-татар в древнерусской книжности (на материале «Повести о разорении Рязани Батыем») // Книговедение: Новые имена: Сб. науч. ст. Вып. 2. М., 1997. С. 41–42; Он же. Повесть о разорении Рязани Батыем // Энциклопедия литературных героев. Русский фольклор и древнерусская литература. М., 1998. С. 224–226. Новейший исследователь — Б. М. Клосс — полагает, что «цикл в целом не мог сложиться ранее первой трети XVI века, а включение в него легенды о Федоре и Евпраксии отражает стремление осмыслить наименование г. Зарайска». См. подр.: Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 2. М., 1998. С. 415–416.
Подробнее см. главу «Ордынцы в произведениях «куликовского цикла»».
Судя по всему, именно психологическая установка — непроизвольная и часто не осознаваемая самим субъектом форма отношения к действительности — определяет характер и способы восприятия объекта. Обладая крайней устойчивостью в сознании, психологические установки «очень плохо поддаются изменениям под влиянием рациональных доводов», их эволюция чрезвычайно замедленна, их реакция на «внешние» изменения достаточно низка (Кон И. С. Психология предрассудка // Новый мир. 1966. № 9. С. 188–190).
В результате совокупность процессов восприятия обеспечивает субъективное, пристрастное и вместе с тем адекватное отображение окружающей действительности. См.: БСЭ. Т. 5. М., 1971. С. 382–383 (автор статьи В. П. Зинченко).
Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М., 1997. С. 472; Белова О. В. Этнокультурные стереотипы в славянской народной традиции. М., 2007. С. 7–10, 15–16.
Специфика восприятия одного этноса другим такова, что воспринимающая культура познает субъект исходя из собственных представлений об эталонах поведения. В социологии и этнологии подобная склонность «рассматривать и оценивать явления и черты чужой культуры, чужого народа сквозь призму культурных традиций и ценностей своей собственной этнической группы» получила название этноцентризм (см.: Кон И. С. К проблеме национального характера // История и психология. М., 1971. С. 127). В силу этноцентристской ориентации, имманентно присущей восприятию одного этноса другим, можно говорить о том, что в известном смысле процесс восприятия и, таким образом, познания «другого» является одной из сторон национального самовосприятия и самопознания. Ведь самосознание себя, своей общности в качестве «мы» («свои») необходимо связано с осознанием и противопоставлением себе такого феномена, как «они» («чужие», «другие»). По словам Л. З. Копелева, «homo sapiens ощущает себя как личность, узнавая других людей; в одновременном познании «своего» и «чужого» возникают и развиваются семья, род, народ, нация» (Копелев Л. З. Чужие // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1994. С. 8). При этом «они» («чужие», «другие») могут восприниматься как конкретные, определенные, так и абстрактные, неопределенные этносы, группы людей. Роль в культуре упомянутого противопоставления чрезвычайно велика. Судя по всему, само противопоставление «мы — они», «свои — чужие» буквально «пронизывает всю культуру» и является одним из главных стержней «всякого коллективного, массового, народного, национального мироощущения» (см. подр.: Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1979. С. 84; Степанов Ю. С. Константы… С. 472; Белова О. В. Этнокультурные стереотипы… С. 7–8).
См., напр.: компилятивная пространная редакция Повести (соединила в себе рассказы НПЛ, Лавр., Ипат., а также, возможно, и внелетописные повествования (напр., в рассказе об Александре Поповиче и «40 храбрах») — в полной версии читается в Тверском сборнике, Софийской первой летописи, Московском своде конца XV века, Никоновской летописи (см., напр.: ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. М., 1965. Стб. 335–343; Т. 10. СПб., 1885. С. 89–92 и др.), а в краткой — в составе Рогожского летописца, Новгородской четвертой летописи и др. (см., напр.: ПСРЛ. Т. 15. Стб. 27–28; Т. 4. Ч. 1. Вып. 1. Пг., 1915. С. 207–208 и др.). Судя по всему, пространная редакция повести возникает в летописании в начале XV века (см. подр.: Свердлов М. Б. К вопросу о летописных источниках «Повести о битве на Калке» // Вестник ЛГУ. № 2. Серия истории, языка и литературы. Вып. 1. Л., 1963. С. 143–144).
Младший извод НПЛ специально оговаривается.
