вдвоем, и все будет шито-крыто, никто про тебя не догадается. Да только я знаю, институтские вдвоем в Зону не ходят. У них такой порядок: двое дело делают, а третий смотрит и, когда его потом спросят, - расскажет.
- Лично я бы взял Остина, - говорит Кирилл. - Но ты его, наверно, не захочешь. Или ничего?
- Нет, - говорю. - Только не Остина. Остина ты в другой раз возьмешь.
Остин парень неплохой, смелость и трусость у него в нужной пропорции, но он, по-моему, уже отмеченный. Кириллу этого не объяснишь, но я - то вижу: вообразил человек о себе, будто Зону знает и понимает до конца, значит, скоро гробанется. И пожалуйста. Только без меня.
- Ну хорошо, - говорит Кирилл. - А Тендер?
Тендер это его второй лаборант. Ничего мужик, спокойный.
- Староват, - говорю я. - И дети у него…
- Ничего. Он в Зоне уже бывал.
- Ладно, - говорю. - Пусть будет Тендер.
В общем, он остался сидеть над картой, а я поскакал прямиком в «Боржч», потому что жрать хотелось невмоготу и в глотке пересохло.
Ладно. Являюсь я утром, как всегда, к девяти, предъявляю пропуск, а в проходной дежурит этот дылдоватый сержант, которому я в прошлом году дал хорошенько, когда он по пьяному делу стал приставать к Гуте.
- Здорово, - он мне говорит. - Тебя, - говорит, - Рыжий, по всему институту ищут…
Тут я его так вежливенько прерываю:
- Я тебе не Рыжий, - говорю. - Ты мне в приятели не набивайся, шведская оглобля.
- Господи, Рыжий! - говорит он в изумлении. - Да тебя же все так зовут.
Я перед Зоной взвинченный, да еще трезвый вдобавок, взял я его за портупею и во всех подробностях выдал, кто он такой есть и почему от своей родительницы произошел. Он плюнул, вернул мне пропуск и уже без всех этих нежностей говорит:
- Рэдрик Шухарт, вам приказано немедленно явиться к уполномоченному отдела безопасности капитану Херцогу.
- Вот то-то, - говорю я. - Это другое дело. Учись, сержант, в лейтенанты выбьешься.
А сам думаю: «Это что за новости? Чего это ради понадобился я капитану Херцогу в служебное время?» Ладно, иду являться. У него кабинет на третьем этаже, хороший кабинет, и решетки там на окнах, как в полиции. Сам Вилли сидит за своим столом, сипит своей трубкой и разводит писанину на машинке, а в углу копается в железном шкафу какой-то сержантик, новый какой-то, не знаю я его. У нас в институте этих сержантов больше, чем в дивизии, да все такие дородные, румяные, кровь с молоком, - им в Зону ходить не надо, и на мировые проблемы им наплевать.
- Здравствуйте, - говорю я. - Вызывали?
Вилли смотрит на меня как на пустое место, отодвигает машинку, кладет перед собой толстенную папку и принимается ее листать.
- Рэдрик Шухарт? - говорит.
- Он самый, - отвечаю, а самому смешно, сил нет. Нервное такое хихиканье подмывает.
- Сколько времени работаете в институте?
- Два года, третий.
- Состав семьи?
- Один я, - говорю. - Сирота.
Тогда он поворачивается к своему сержантику и строго ему приказывает:
- Сержант Луммер, ступайте в архив и принесите дело номер сто пятьдесят.
Вилли захлопнул папку и сумрачно так спрашивает:
- Опять за старое взялся?
- За какое такое старое?
- Сам знаешь, за какое. Опять на тебя материал пришел.
«Так…», - думаю.
- И откуда материал?
Он нахмурился и стал в раздражении колотить своей трубкой по пепельнице.
- Это тебя не касается, - говорит. - Я тебя по старой дружбе предупреждаю: брось это дело, брось навсегда. Ведь во второй раз сцапают, шестью месяцами не отделаешься. А из института тебя вышибут немедленно и навсегда, понимаешь?
- Понимаю, - говорю. - Это я понимаю.
Но он уже опять смотрит на меня оловянными глазами, сипит пустой трубкой и знай себе листает папку. Это значит - вернулся сержант Луммер с делом номер сто пятьдесят.
- Спасибо, Шухарт, - говорит капитан Вилли Херцог по прозвищу Боров. - Это все, что я хотел выяснить. Вы свободны.
Ну, я пошел в раздевалку, натянул спецовку, закурил, а сам все время думаю: «Откуда же это звон идет? Ежели из института, то ведь это все вранье, никто здесь про меня ничего не знает и знать не может. А если бумаги из полиции, опять-таки, что они там могут знать, кроме моих старых дел? Может, Стервятник попался? Эта сволочь, чтобы себя выгородить, кого хочешь утопит. Но ведь и Стервятник обо мне теперь ничего не знает». Думал я, думал, ничего полезного не придумал и решил наплевать! Последний раз ночью я в Зону ходил три месяца назад, хабар почти весь уже сбыл и деньги почти все растратил. С поличным не поймали, а теперь черта меня возьмешь, я скользкий.
Но тут, когда я уже поднимался по лестнице, меня вдруг осенило, да так осенило, что я вернулся в раздевалку, сел и снова закурил. Получалось, что в Зону-то мне идти сегодня нельзя. И завтра нельзя, и послезавтра. Получалось, что я опять у этих жаб на заметке, не забыли они меня, а если и забыли, то им кто-то напомнил. И теперь уже неважно, кто именно. Никакой сталкер, если он совсем не свихнулся, на пушечный выстрел к Зоне не подойдет, когда знает, что за ним следят. Мне сейчас в самый темный угол залезть надо. Какая, мол, Зона? Я туда, мол, и по пропускам-то не хожу который месяц! Что вы, понимаешь, привязались к честному лаборанту?
Обдумал я все это и вроде бы даже облегчение почувствовал, что в Зону мне сегодня идти не надо. Только как это все поделикатнее сообщить Кириллу?
Я ему сказал прямо:
- В Зону не иду. Какие будут распоряжения?
Сначала он, конечно, вылупил на меня глаза. Потом, видно, что-то сообразил: взял меня за локоть, отвел к себе в кабинетик, усадил за свой столик, а сам примостился рядом на подоконнике. Закурили. Молчим. Потом он осторожно так меня спрашивает:
- Что-нибудь случилось, Рэд?
Ну что я ему скажу?
- Нет, - говорю, - ничего не случилось. Вчера вот в покер двадцать монет продул. Здорово этот Нунан играет, шельма…
- Подожди, - говорит он. - Ты что, раздумал?
Тут я даже закряхтел от натуги.
- Нельзя мне, - говорю ему сквозь зубы. - Нельзя мне, понимаешь? Меня сейчас Херцог к себе вызывал.
Он обмяк. Опять у него несчастный вид сделался, и опять у него глаза стали как у больного пуделя. Передохнул он этак судорожно, закурил новую сигарету от окурка старой и тихо говорит:
- Можешь мне поверить, Рэд, я никому ни слова не сказал.
- Брось, - говорю. - Разве о тебе речь?
- Я даже Тендеру еще ничего не сказал. Пропуск на него выписал, а самого даже не спросил, пойдет он или нет…
Я молчу, курю. Смех и грех, ничего человек не понимает.
- А что тебе Херцог сказал?
- Да ничего особенного, - говорю. - Донес кто-то на меня, вот и все.
Посмотрел он на меня как-то странно, соскочил с подоконника и стал ходить по своему кабинетику
