– Потому что я не знаю, кто я, - повторил Дайк. - Может быть, я бы никогда бы никому не сказал о Сатре, если бы я это знал. А может, наоборот… Я должен сперва понять, зачем я жил, что любил, ради чего рисковал в той жизни, чтобы в этой не стать врагом самому себе.
Сьер Денел внезапно повысил голос:
– Это так важно?! А если ты был ублюдком, морским разбойником, грязным мерзавцем? Ты такого высокого мнения о себе, что желаешь сохранить себе верность? Боишься по неведению пойти против самого себя - и ради этого готов зарыть в землю дар Создателя? Высоко же ты себя ставишь, парень. А у самого грязные руки.
Дайк внимательно осмотрел свои исцарапанные ладони.
– Это въелся сок от коры. Водой сразу не смоешь, только со временем сойдет.
– Ты ставишь себя самого выше того дара и предназначения, которое в себе несешь? - глаза рыцаря гневно потемнели.
– По-твоему, то, что со мной случилось, - высшая воля, сьер Денел? Ну, что ж… Мне было очень тяжко, когда я болел, и еще хуже, когда стал считать себя сумасшедшим. И если кто-то сделал это со мной нарочно, я ему никогда не прощу без объяснений, и вслепую не буду ему служить.
– Человек всегда служит Творцу вслепую, - оборвал его сьер Денел. - Уже потому, что смертные не могут постичь его мудрости.
– Я никогда не буду делать того, чего не понимаю, - возразил Дайк. - Ты говоришь о Вседержителе, который создал небожителей и людей. Если мы вправду созданы неспособными его понимать, то, стало быть, он не получит и моей службы.
Сьер Денел побледнел, меряя его взглядом.
– Советую не забывать, что бриллиант, за который ты имеешь теперь стол и кров, ты получил только благодаря своему особому дару. Придется отрабатывать, парень. Никуда не денешься: не захочешь добровольно - Создатель взыщет. У тебя очень мало выбора, дружок. Если будешь продолжать в том же духе, то, боюсь, все-таки кончишь жизнь под забором. Не шути с высшими силами: они могут и отнять дар. И тогда у тебя не будет ни своей, ни чужой памяти. Останешься ты полоумным Дайком, какому место в благотворительной больнице.
– Господин королевский рыцарь! - твердо перебила его Гвендис. - Я должна извиниться, что не успела раньше сказать… Может случиться, что Дайк - на самом деле Гойдемир, младший сын даргородского князя. Ты не должен говорить с ним, как с бродягой.
Сьер Денел обмер. Только мелькнуло в голове: «И тот Гойдемир тоже сказал: «Я из старинного рода».
Эту неожиданную новость Гвендис узнала совсем недавно.
Осень подходила к концу. Косо летели густые хлопья мокрого снега, и едва долетев до земли, начинали таять. На дороге стояли лужи, одна натекла у самой калитки. Ветви облетевших деревьев в саду поникли. Нижние окна дома заслоняли отсыревшие голые кусты палисадника.
Дом Гвендис весь скрипел и шатался, поэтому она недавно наняла плотника. Зимой у Дайка не было работы в саду. Он попросил Гвендис не говорить плотнику, что он сам - не наемный работник. Тот, как в свое время и садовник, думал, что Дайк - поденщик, взятый госпожой ему в помощь.
Дайк чувствовал себя увереннее оттого, что делал дело, и из его рук выходило что-то прочное, что можно пощупать. Они с плотником уже заканчивали починку лестницы, которая раньше так и плясала под ногами. Так же Дайка раньше радовал сад, теперь засыпанный снегом. Гвендис с улыбкой думала: «Он сам нашел себе лечение. Дайк приручает наш дом. Он починил лестницу, перестелет половицы и почувствует, что все в его руках».
Утром на рынке Гвендис сказали, что прибыл торговый обоз из Даргорода. Она сейчас же вернулась домой за Дайком. Вместе они разыскали торговый ряд, где приезжие разложили товары: пушнину, мед, украшения и ткани… Бородатые купцы в длиннополой одежде на меху, одетые теплее, чем жители Анвардена, потому что пришли из холодных краев, важно ожидали покупателей. Дайк подошел к ближайшей лавке, глядя то на товар, то на чужие лица. Он сам не знал, что с ним будет, если память вдруг отзовется на что-нибудь и размотает перед ним весь клубок его прошлого. И тут же всплывала тоскливая мысль: «Нет, не вспомню, не одолею… Темно, как в омуте, в голове…»
Гвендис стала выбирать ткани. Она не только хотела дать Дайку время осмотреться, но и на самом деле собиралась купить материи.
Вдруг один из купцов, мельком бросивший взгляд на Дайка, разинул рот. Другие сгрудились, наперебой обращаясь к нему на своем тяжелом и звучном языке.
Дайк окаменел. Ему чудилось, он вдруг вообще позабыл человеческую речь. Переводя беспомощный взгляд с одного купца на другого, он видел лишь их шевелящиеся губы, выпускающие облачка пара в холодный осенний воздух.
– Он не понимает по-вашему, - вмешалась Гвендис, обращаясь к торговцам.
– Как же не понимает, когда он сам наш княжич Гойдемир?! - на наречии вардов ответил старший купец. - Что ты, княжич, молчишь? А у нас для тебя добрые вести! Можешь ехать домой. Тебя уж год как простили!
– За что?.. - почти шепотом спросил Дайк.
– Как за что? - широко развел руками купец. - Вот тебе и раз!
Дайк потряс головой:
– Я не Гойдемир… Я не знаю, кто я.
– Он ничего не помнит после болезни, - вставила Гвендис, взяв Дайка за локоть.
Ошеломленный бородач замолк. Внушительные, с обветренными с дороги щеками, купцы начали сочувственно разглядывать Дайка. Он опустил голову и ссутулился, точно осужденный, который стыдится людских глаз.
Старший обернулся к Гвендис. На его широком добродушном лице читалось раскаяние:
– Беда! Может, и ошиблись. Посмотришь - будто бы он… А будто и не он!
– Ведь с тех пор шесть лет минуло, - подсказал ему товарищ. - За такие сроки меняется человек. Как его узнаешь, когда он сам себя не узнаёт?
– Мать бы узнала. Любимый сын был у княгини, - добавил третий.
Дайк снова поднял голову и обводил даргородцев беспокойным взглядом.
– Пойдем, Гвендис, - вдруг нетерпеливо попросил он.
– Сейчас, идем, - подтвердила она и быстро попрощалась с купцами.
Те в своих меховых полушубках все переглядывались и ахали по-своему им вслед, сочувственно и как-то хлопотливо взмахивая руками и мотая бородами.
Гвендис привела Дайка домой: он шел, как во сне, и чуть не прошел мимо калитки.
Это было похоже не на разгадку, а скорее на новую загадку в судьбе Дайка.
– Если он Гойдемир, почему он тогда знает наш язык, но не помнит своего родного? - спросил сьер Денел.
Гвендис на правах лекаря о многом расспрашивала Дайка. Он рассказывал ей, что, отлеживаясь в хижине спасшего его рыбака, сперва вовсе не говорил ни слова. Понемногу Дайк начал повторять за хозяйкой, которая ухаживала за ним. Долгое время и сама Гвендис замечала, что Дайку трудно выражать свои мысли. Девушка-лекарь ответила Денелу то, что казалось ей самым возможным:
– Если Дайк до болезни знал язык вардов, после болезни он скоро заговорил на нем, просто потому что все время слышал его вокруг.
Дайк не вмешивался в разговор, с нахмуренным лицом прислушиваясь к объяснениям.
Гвендис продолжала:
– Дайк может быстро научиться всему, что знал раньше, и стать таким, как был. Если он родом из Даргорода и вернется домой, он начнет вспоминать все, что делал в прошлом.
– Почему он тогда не сумел взять в руки меч? Ведь я пытался проверить, привычно ли для него оружие! - возразил сьер Денел. - Неужто княжич не держал в руках клинка!
Гвендис ответила:
– Дайк не сумел взять меч, как не смог сразу начать говорить в хижине у рыбака… - и добавила, высказывая заветную мысль, вычитанную из лекарских трактатов. - Но если бы Дайк испугался или
