совсем другой. Словно позади нее был узкий короткий коридор, уходивший в сияющие солнечные лучи, которые пробивались к ней, и плясали, и сверкали вокруг ее головы. Она стояла там в каком-то своем зачарованном мае, точно пришла из прекрасного золотого века, из той мечты, что вечно бередит человеческое воображение. Однако потом Чиверел разглядел, что ее обрамляет не дверной проем, а высокое зеркало в нише — зеркало, в которое с давних пор смотрелись актеры и которое пережило все перемены в Зеленой Комнате. Знакомое зеркало, но сейчас оно было также и дверным проемом, потому что Дженни стояла в нем, грациозно балансируя на самом краю, и таинственным образом излучала столько света, что все прочие в комнате казались тусклыми и какими-то поникшими.
Они напоминали фигуры со старого дагерротипа — оба Ладлоу, Стоукс, Сэм Мун и остальные. Все были в черном и сидели неподвижно, вплотную друг к другу, и что-то слушали с унылым видом. Чиверел не сразу понял, что здесь происходит, ибо не только они сами казались всего лишь потемневшими, обшарпанными могильными памятниками рядом с ослепительной и полной жизни Дженни, но и все их речи были тоскливым, вялым бормотанием после ее смеха. Лицом к собравшимся сидел какой-то взволнованный пожилой человечек, и постепенно Чиверелу стало ясно, что это самая обычная для старых зеленых комнат сцена, а именно — авторская читка новой пьесы на труппе. Автор, некий Спрэгг, читал один из ужасных маленьких фарсов того времени, которые игрались под конец вечера. Фарс назывался «Байки мистера Тули», и единственным человеком, получавшим от него удовольствие, ибо несчастный Спрэгг пребывал в полном отчаянии, была Дженни: она смеялась и изредка хлопала в ладоши, но никто из присутствующих ее не видел и не слышал.
Отчаянно пережимая, как всякий потерявший надежду автор, Спрэгг гнал к заключительному занавесу:
— «Мистер Тули. Нет, мэм, должен признаться, у меня никогда не было брата, а будь у меня брат, я бы с ним так не поступал.
Миссис Тули. Тетя Джемима, это просто еще одна байка мистера Тули.
Снова комическая игра с зонтиком».
Спрэгг обвел слушателей взглядом утопающего, но, все еще на что-то надеясь, прибавил:
— Очень эффектно.
— Да, — вскричала Дженни, — я себе представляю! Продолжайте, мистер Спрэгг. Скоро занавес?
Спрэгг попытался найти на лицах актеров хоть какой-нибудь признак одобрения, но поиски были тщетны, и он торопливо продолжал:
— «Тетя Джемима. А я, милочка моя, могу только возблагодарить бога, что это ты замужем за ним, а не я. Но теперь уж я не вычеркну тебя из завещания: ведь мне тебя и вправду жалко. Подумать только: вышла замуж за такого олуха! Боже, что там еще?»
И снова Дженни, у которой это чудовищное произведение вызывало самый неподдельный интерес, воскликнула:
— Неужели опять фермер Джайлс?
— «Из камина вываливается фермер Джайлс, покрытый сажей», — объявил Спрэгг и добавил, бросив на актеров последний отчаянный взгляд. — Это очень смешно, как раз под занавес. — Ответа не было, и, глубоко вздохнув, он продолжал:
— «Миссис Тули. Ну и ну, это же бедный фермер Джайлс!
Фермер Джайлс. Да, и, как видите, весь почернел, понаслушавшись баек мистера Тули.
Оглушительно чихает: все становятся в позы. Немая сцена. Занавес. Конец фарса «Байки мистера Тули».
Спрэгг отбросил рукопись, поднял бровь и попытался сделать вид, будто он находится за тысячу миль от угрюмой труппы, сидевшей перед ним.
— Мне очень понравилось, мистер Спрэгг, — воскликнула Дженни. Но услышал ее один Чиверел.
— Благодарю вас, мистер Спрэгг, — мрачно сказал Ладлоу. — Это очень забавно.
Несчастный автор убито взглянул на него.
— Мистер Ладлоу, — безнадежно, со слезами в голосе начал он, — не знаю, может быть, я плохо читал, но клянусь честью, мой фарс имел большой успех и в Йорке, и в Норвиче, где публике не так легко угодить. Понятно, его надо
— Да, — сказал Сэм Мун печально, — там есть хорошие комические сцены… особенно у фермера Джайлса…
— Но, черт возьми, вы даже не улыбнулись — ни один из вас…
— Ой, какой стыд! — воскликнула Дженни. — Бедняжка! Позволили ему прочесть все это, и никто, кроме меня, ни разу не засмеялся.
И теперь Чиверел начал задумываться, не к нему ли она обращается. Несомненно, он один слышал ее и знал, что она тут.
— Скажите ему, мистер Ладлоу, — произнесла миссис Ладлоу печальным тоном.
— Что «скажите»? — вскричал Спрэгг, все еще рассерженный.
Мистер Ладлоу был мрачен, и голос его звучал торжественно:
— Я должен признаться вам кое в чем, мистер Спрэгг. Недели две назад я пригласил вас прочесть нам свою новую пьесу, вы помните. Я позабыл отменить ваш приезд, а когда вы прибыли, у меня не хватило духу сказать…
— Что сказать? Вы же не закрываетесь?
Мистер Ладлоу даже испугался:
— Нет, нет, что вы, друг мой!
— Мы были закрыты вчера, мистер Спрэгг, — сказала миссис Ладлоу своим густым контральто, — потому что мы все присутствовали на похоронах нашей молодой героини, которой мы все восхищались и нежно любили, — нашей бедной милой Дженни Вильерс…
Спрэгг обескураженно и в то же время укоризненно воскликнул:
— О, в самом деле? Право, мэм…
— И сейчас мы в первый раз собрались после того, как простились с нею навсегда…
— Нет, нет, дорогая, — сказала Дженни настойчиво, — ничего подобного.
— Мы переживаем это, мистер Спрэгг, — всхлипнула миссис Ладлоу, — мы так глубоко переживаем это… — И молодые актрисы тоже всхлипнули, а мужчины громко засопели и принялись мрачно рассматривать свою обувь.
— Да нет же, — сказала Дженни, — это ровно ничего не значит. Ну, пожалуйста!
Вся эта сцена, люди, лица и голоса теперь начали быстро таять и уже напоминали старый и совсем стершийся фильм, который прокручивали слишком часто.
— Вы должны были предупредить меня, знаете ли, — сказал Спрэгг. — Не очень-то это честно, ей- богу!
— Я знаю, что должны были, — отвечала готовая расплакаться миссис Ладлоу. — Но мы надеялись, что вы поможете нам забыть.
— Да тут нечего забывать! — закричала Дженни.
— Это бесполезно, Дженни, — неожиданно для себя сказал ей Чиверел. — Теперь ты призрак даже для призраков.
Она посмотрела на него и ответила:
— Нет, я не призрак.
Действительно, лицо ее по-прежнему оставалось ясным и светлым, а прочие превратились в скопление шепчущих и бормочущих теней в наплывавшем сумраке.
Говорила маленькая актриса Сара:
— Мы не можем ее забыть…
Говорил старый Джон Стоукс…
— Должно быть, пройдет немало времени…
Говорил шут Сэм Мун:
— Прямо сердце разрывается…
