как не подозревал о втором.
— Тетя, — сказала девушка, — он, оказывается, приходил и опять куда-то ушел.
— Значит, так было нужно. Жаль, конечно. Но ты уверена в своих словах? Каким образом ты узнала об этом?
— Он переоделся.
— А что, там есть его одежда?
— Да, но не та, в которой он был одет утром, и не та, что была на нем вчера вечером.
— Миссис Хотчкинс, — обратились к хозяйке собравшиеся гости, — можно нам посмотреть на нее?
— Можно ли? Хм…
— Пожалуйста, разрешите. Мы только взглянем.
Каждому хотелось посмотреть на платье мальчика. Таким образом, выставили дозорных, чтобы вовремя предупредить, если появится мальчик, — Энни встала у парадной двери, тетя Рашель — у черного входа, а остальные двинулись в комнату Сорок четвертого. Там действительно имелось платье мальчика, новенькое и красивое. Пальто лежало на кровати. Миссис Хотчкинс подняла его за рукав, чтобы показать остальным, как вдруг из перевернутых карманов посыпался поток золотых и серебряных монет. Женщина замерла, беспомощная и оцепеневшая от ужаса, а горка монет на полу росла все выше и выше.
— Положи пальто на место! — закричал на нее муж и, вырвав его у нее из рук, швырнул на кровать. Поток золота моментально прекратился.
— Вот было бы дело, если бы он вдруг вернулся и застал нас за таким занятием! Что мы стали бы говорить, чем объяснили свое вторжение? Быстро соберите деньги и уходите отсюда…
…Гости покинули дом…
Сумерки близились, а постоялец все еще не возвращался. Мистер Хотчкинс заявил, что мальчик, видимо, заигрался со своими сверстниками, а разве есть на свете для них что-нибудь важнее игры. «Дети есть дети, с этим ничего не поделаешь. Пусть их остаются детьми, пока есть возможность. Это лучшая пора жизни, к тому же самая короткая».
На дворе потеплело, а на горизонте собирались густые черные тучи, предвещая снегопад, что и сбылось в скором времени.
IV
Наступил вечер. Дело разворачивалось в тот самый день, который впоследствии получил название дня Большой бури. Это был настоящий ураган, хотя в те времена это выразительное слово еще не было придумано. Ураган прошелся по стране длинной узкой полосой, на десять дней засыпав снегом деревни и плантации так, как в свое время, восемнадцать веков назад, была засыпана камнями и пеплом Помпея. Большая буря приступила к делу спокойно и методично. Без хвастовства и крика. Не было ни ветра, ни шума! Человек, проходя по улице мимо освещенных окон, мог видеть, как снег опускался очень тихо и ложился на тротуар как-то чересчур мягко, равно и артистично, быстро и равномерно увеличивая свой покров. Прохожий мог также заметить, что снег был какой-то необычный — он не падал хлопьями, а сыпался, словно алмазный порошок.
Вскоре поднялся ветер и потянул зловещую песню сквозь снежную бурю. Он быстро крепчал, и вскоре его вой превратился в рев и рычание. Он поднимал в воздух снег и нагромождал высоченные сугробы перед собой. Хотчкинсы не на шутку заволновались. Они подошли к парадной двери, и слуга Джеф рывком отворил ее. Ветер засвистел на самой высокой ноте, а на Джефа, словно из ковша землечерпалки, вывалился снег.
— Скорей закройте дверь! — закричал хозяин.
Дверь закрыли. Порывы ветра сотрясали дом до самого основания. Хотчкинс закрыл лицо руками и простонал:
— О господи! В такую бурю он наверняка погибнет…
…Вдруг при свете лампы в зале они увидели пришельца, который направлялся в столовую. Он двинулся к ним навстречу, а мистер Хотчкинс сказал прерывающимся от волнения голосом:
— О, как я рад!. Я уже не чаял увидеть тебя живым…
Радости Хотчкинса не было предела. Он вытащил заветную бутылку виски, через пару минут сварил отличный пунш и разлил по бокалам.
Мальчик отхлебнул слегка и заметил, что напиток приятен на вкус, и спросил, из чего он сделан.
— Что? Из виски, конечно. Сейчас мы с тобой еще закурим. Я-то вообще не курю, потому что являюсь президентом лиги по борьбе с курением, но ради знакомства…
Он вскочил, достал пару курительных трубок и одну подал мальчику. Тот с интересом осмотрел ее и спросил, что с ней делать.
— Как что? — удивился мистер Хотчкинс. — Уж не хочешь ли ты сказать, что не куришь? В жизни никогда не видел мальчика, который бы не курил.
— А что там, в трубке?
— Табак, разумеется.
— А-а, знаю. Сэр Ролтер Релей, описывая быт индейцев, упоминал о нем. Я читал об этом в книжке.
— Боже ты мой, он читал! Неужели ты ничего не знаешь кроме того, что прочел в книгах? Где ты родился, в каком месте?
— Я иностранец.
— Не скажи так. Ты говоришь без всякого акцента. Где ты рос?
— На небе.
У мистера Хотчкинса из одной руки выпала трубка, из другой рюмка, и он сидел, тупо уставившись на мальчика. Потом, придя немного в себя, он сказал:
— Так давай-ка выпьем за твое здоровье и закусим как следует.
— Это можно, но есть я не хочу.
— Почему, разве ты не голоден?
— Я никогда голоден не бываю.
— Очень жаль. Ты многое потерял. Теперь расскажи мне, пожалуйста, если можешь, немного о себе…
V
— …Я родился во времена, когда еще не было Адама…
— Что?!.
— Почему вы так удивились?
— Да потому, что твои слова оказались слишком неожиданными для меня. Ведь это больше шести тысяч лет, а ты выглядишь пятнадцатилетним пареньком…
— Верно, так оно и есть почти.
— Всего пятнадцать лет… и тем не менее…
— Я имею в виду по нашей системе времени, а не по вашей.
— Как так?
— Очень просто. Наш день — это все равно что ваша тысяча лет.
Хотчкинса охватил благоговейный ужас. Серьезность, граничащая с мрачностью, утвердилась на его лице. После продолжительной паузы он произнес задумчиво:
— Ты, конечно, все сказал в фигуральном смысле, а не в буквальном.
