Рано или поздно это должно было произойти. Я немного оправился от потрясения, нанесенного мне письмом. Через несколько минут я уезжаю, чтобы выполнить последние пожелания Елены.
Дэйв был счастливцем и моим лучшим другом. А Елена… Ну, как вы уже знаете, я глубокий старик и могу смотреть на вещи более трезво. Я мог бы жениться, создать семью, наверно, Но… на свете была только одна Елена Лав.
СТЕНЛИ ВЕЙНБАУМ
В 1934 году в журнал «Чудесные истории» почтальон привес конверт. В конверте лежала рукопись вод названием «Марсианская Одиссея». Автор — некий Стенли Вейнбаум. Рассказ поразил редакцию необычным взглядом на фантастический космос и его обитателей.
Читатели восприняли рассказ с большим интересом.
Успех пришел к С. Вейнбауму (1905–1935 гг.) не случайно. Инженер-химик по образованию, он все. же решил стать писателем. Стихи, либретто оперетты, романы, повести, рассказы — вот что он написал в возрасте от 20 до 30 лет. Но опубликовано было немного, Вейнбаум долго не находил себя. Блестяще подготовленный научно, с тонким художественным вкусом, с бурлящим воображением, он не мог пройти мимо научной фантастики — сначала как читатель, а затем и как автор. Научно-фантастическую вселенную он изучил досконально. И проложил в ней свой собственный маршрут.
Новым достижением Стенли Вейнбаума стал рассказ «Идеальная адаптация» (1935 г.), написанный, впрочем, не без влияния рассказа Д. Келлера «Жизнь без конца». Сюжет отличается от гомеровских реминисценций: девушка больна туберкулезом, для лечения применяется некий необычный наркотик, и тело девушки испытывает в результате кардинальную мутацию, приобретает способность мгновенно приспосабливаться к любым изменениям окружающей среды и защищаться от любых опасностей. К тому же «суперменша» становится обладательницей лучезарнейшей красоты и блестящего ума. У нее появляются все шансы захватить власть над миром. Люди испуганы. Даже жених хочет ее смерти. В конце концов действие наркотика прекращается, девушка обречена, а жених страдает от раздвоенности чувств.
Стенли Вейнбаум умер от рака в 1935 году. Его карьера профессионального писателя-фантаста продолжалась менее двух лет, но творческая манера вошла в арсенал американской научной фантастики и повлияла, в частности, на творчество Г. Каттнера, Д. Фирна, Ф. Хосе Фармера.
Марсианская тема всегда была очень популярной в американской научной фантастике. Сейчас, когда космические аппараты исследуют поверхность Марса, мы каждый день можем ожидать новостей. И рассказ Вейнбаума «Марсианская Одиссея» настраивает нас на неожиданное.
МАРСИАНСКАЯ ОДИССЕЯ
Ярвис устроился с максимальным комфортом, который позволяла тесная каюта «Ареса».
— Какой воздух! — ликовал он. — После этой разряженной дряни снаружи будто суп хлебаешь! — И он взглянул на марсианский ландшафт за стеклом, плоский и унылый в свете ближайшей луны.
Остальные трое разглядывали его с сочувствием — инженер Путц, биолог Лерой и астроном Гаррисон, он же капитан экспедиции. Дик Ярвис был химик этого знаменитого экипажа экспедиции «Арес», того самого, члены которого первыми из всех людей ступили на почву ее таинственного соседа — планеты Марс. Конечно, это было давным-давно, всего около двадцати лет спустя после того, как этот сумасшедший американец Догени ценой собственной жизни решил проблему ядерного двигателя, а не менее сумасшедший Кардоза с помощью такого двигателя добрался до Луны. Эти четверо с «Ареса» были настоящие первопроходцы. Если не считать полудюжины экспедиций на Луну и злополучного полета де Ланси в сторону заманчивой Венеры, этим людям первым пришлось ощутить гравитацию, отличную от земной, и, уж разумеется, им первым удалось вырваться за пределы трассы Земля-Луна. И они заслужили это счастье, если учесть все трудности и неудобства, которые им пришлось перенести: месяцы, проведенные в камере акклиматизации на Земле, когда они привыкали дышать в атмосфере, сходной с разреженной атмосферой Марса, затем вызов пространству в крохотной ракете с примитивным двигателем двадцать первого столетья, и самое главное — встреча с абсолютно неизвестным миром.
Ярвис потянулся и потрогал саднящий и шелушащийся кончик носа, обожженный морозом. И снова довольно вздохнул.
— Ну, — вдруг взорвался Гаррисон. — Мы когда-нибудь услышим, что произошло, или нет? Ты отправляешься честь честью в подсобной ракете, мы о тебе целых десять дней ничего не знаем, и вот наконец Путц извлекает тебя из какой-то идиотской муравьиной кучи, а за приятеля у тебя какой-то дурацкий страус. А ну, голубчик, шпарь!
— Шпарь? — изумленно протянул Лерой. — Кого шпарь?
— Он хочет сказать «шпиль», — рассудительно объяснил Путц, — «spiel» — означает ковори, расскасофай. Играй свой пластинка.
Ярвис взглянул на развеселившегося Гаррисона без тени улыбки.
— Все правильно, Карл, — мрачно обратился он к Путцу. — Сейчас проиграю свою пластинку.
Он удовлетворенно хмыкнул и начал свой рассказ.
— Как было приказано, — сказал он, — я проследил как Карл стартовал в северном направлении, затем взобрался в свою душегубку и отправился к югу. Помнишь, капитан, приказ был не приземляться, а только разведать, где что есть интересного. Я включил обе камеры и шлепал на приличной высоте, так около двух тысяч футов. Во-первых, так больше обзор у камер, ну и, кроме этого, в этом вакууме, который почему-то здесь называют атмосферой, если лететь ниже, двигатели поднимают ужасную пылищу.
— Мы все это знаем от Путца, — буркнул Гаррисон. — Хотя пленку ты бы лучше сохранил. Она бы окупила твою эту прогулочку. Помнишь, как публика ломилась на первые фильмы, снятые на Луне?
— Пленка цела, — отпарировал Ярвис. — В общем, — продолжал он, — как я уже сказал, шлепал я довольно быстро. Как вы и предполагали, при скорости выше ста миль в час подъемная сила плоскости крыльев в этой атмосфере невелика, и мне пришлось подключить аварийный двигатель.
В общем, из-за скорости и высоты видимость была не очень хорошей. Однако достаточной, что бы разобрать, что я лечу точно над такой же серой равниной, как та, что мы изучали целую неделю после высадки. Такая же пузырчатая растительность и такой же вечный серый ковер этих ползучих растений — животных, которые Лерой зовет биоподами. В общем, я летел и каждый час, по инструкции, сообщал свое местонахождения, хотя понятия не имел, слышите вы меня, или нет.
— Слышал я, — огрызнулся Гаррисон.
— Ста пятьюдесятью милями южнее, — невозмутимо продолжал Ярвис, равнина сменилась чем-то вроде плато, сплошь пустыня и оранжевый песок. Я прикинул, что мы были правы, когда предположи, что эта серая равнина, Киммерийское море, а тогда эта оранжевая пустыня — то, что мы называем Ксантус. Если это так, то через пару сотен миль должна была появиться еще одна серая равнина, море Хрониум, а затем еще одна пустыня, Тайль I или II. И так оно и было.
— Путц уточнил наше местонахождение еще десять дней назад, пробурчал капитан, — давай ближе к делу.
