зато, в отличие от чего-то более тёплого и красивого, позволяющие быстро бежать. Поясная сумочка для денег, которую не заметно под одеждой и которую грабители с неё не сразу сорвут. Куртка с капюшоном, в которой Риту на улице неизменно принимали за мальчика…
Бабушка кормила на кухне соседскую кошку Василису.
— Деточка, — сказала она, — ты смотри, может, лучше я к Бахраму твоему съезжу?
Любая нормальная бабушка готова за внучку хоть к чёрту в пасть, хоть в бандитский притон… если только не рассыпется по дороге. Однако в данном случае это были не пустые слова. Подумаешь, семьдесят восемь! И поехала бы, и в целости передала деньги. И, не исключено, разогнала бы к шутам собачьим всех тех, от кого Рита собиралась трусливо улепётывать в своих корейских сапожках. Ангелина Матвеевна до сих пор сохраняла крепкую стать и отвагу, увы, не передавшуюся наследнице. В тридцатые годы теперь уже, страшно подумать, ПРОШЛОГО века бабушка была спортсменкой-осовиахимовкой, прыгала с парашютом и увлечённо занималась радиолюбительством. Потом началась война, и вчерашняя школьница оказалась в действующей армии. Была партизанская школа в Боровичах, где, снабдив псевдонимом, её научили владеть оружием и пользоваться немецким радиожаргоном. И временно оккупированный Тихвин, из которого юная разведчица посылала шифровки при посредстве рации «Белка», замурованной в стену. Вероятно, немцы в конце концов заинтересовались бы антенной, замаскированной под бельевую верёвку, но их, слава Богу, успели вовремя вышибить вон. Боевая бабушкина карьера завершилась вполне в духе времени. В сорок пятом с радистки-разведчицы взяли страшную подписку о неразглашении — и отпустили на все четыре стороны, не выдав на руки никакого, даже самого липового документа. Секретность! В результате которой, согласно бумагам, три с лишним года, пока вся страна воевала или трудилась в тылу, здоровая деваха валандалась неведомо где. Много позже, уже бабушкой, Ангелина Матвеевна попробовала было настоять на своих ветеранских правах. Однако секретность всё ещё действовала, и она получила от ворот поворот. Смертельно обидевшись, бабушка зареклась когда-либо обращаться к чёртовым комитетчикам. За неё это ещё через несколько лет, в Перестройку, сделала внучка. Осталось неизвестным, какого уровня достигло письмо, адресованное на XIX Партконференцию, Горбачёву, — не суть важно. Главное, что бабушку, уже переехавшую в Ленинград, пригласили в Большой дом и торжественно вручили ветеранское удостоверение. Выданное ажио ФСБ. «Сгодится чиновников в жилконторе пугать», — рассудила Ангелина Матвеевна. С тех пор она проделывала это неоднократно. И с неизменным успехом.
Самой большой своей жизненной неудачей Ангелина Матвеевна считала собственную дочь, Ритину мать. А самой крупной и непоправимой ошибкой — то, что, узнав о беременности внучки, в тот же самый день не примчалась наводить порядок в семье. Когда она всё-таки приехала, злосчастный аборт успел состояться. Ангелина Матвеевна с порога залепила дочери оплеуху. И никогда больше с нею не разговаривала. С тех пор минуло шестнадцать лет. Ритин так и не родившийся сын теперь бы уже заканчивал школу. Ритина мать иногда делала вялые шаги к примирению, но Ангелина Матвеевна оставалась тверда.
Короче — та ещё была у Риты бабушка. Рита её очень любила.
— Как доберёшься, сразу мне по сотовому позвони, — строго напутствовала Ангелина Матвеевна внучку. Она была в курсе всего случившегося в «Поганкиных палатах» и теперь, естественно, волновалась, отпуская ребёнка одного в такое опасное место.
— Позвоню, бабуленька. Если только сотовый там работать захочет. Я же тебе рассказывала…
— А ты из автомата возле метро. Ну, беги. Да смотри возвращайся скорее. А я блинов напеку…
Государственная измена
— Итак?.. — Веня Крайчик завязал скользкий тефлоновый проводок ещё одним узелком. — На ящик коньяка — слабо?..
Виринея пожала плечами:
— Да у тебя, извини, зарплаты не хватит преставиться.
— А что ты за меня беспокоишься? Покупать-то тебе. Ну так как? Одолеешь?
— Легко. Хотя бы затем, чтобы посмотреть, как ты весь его выпьешь. Тебе же пробку от лимонада понюхать — ты и под стол упадёшь…
— Я?..
— Очковая змея.
— Ладно, ладно, — вмешался Альберт. — Этак вы, братья-сёстры-славяне, никогда не договоритесь. Слушайте сюда. На бутылку. И в любом случае распиваем все вместе. Идёт?
— Идёт.
— Идёт.
Веня сосредоточенно накинул проволочную петлю на поясной ремень.
— Венечка, — проговорил Альберт осторожно, — а ты полностью уверен, что она не развяжется? Тефлон всё-таки… Я бы репшнура тебе лучше принёс…
Зеня испепелил его взглядом поверх очков:
— Если РУКАМИ вязать, то не развяжется. Я всё-таки в молодости на швертботе[34] ходил.
— А я горным туризмом занимался. Тоже кое-что в узлах понимаю.
Никому из них ещё не было тридцати лет, и потому-то они очень любили ссылаться на «давно прошедшую» молодость. Так двенадцатилетний авиамоделист говорит репортёру: «Я с самого детства…»
Веня опробовал надёжность петелек на ремне и стал подвязывать к ним трансформатор. Тот самый, кочевавший по лабораторным столам. Сегодня в обеденный перерыв Веня собирался вынести его через проходную и торжественно похоронить в мусорном баке. Умыв попутно охрану и выиграв спор, возникший в ходе приготовлений. Хороший коньяк — он тоже на дороге ведь не валяется…
Первый послепраздничный день для этой цели выбран был не случайно. Начать с того, что Лев Поликарпович (вот уж кто наверняка пресёк бы противозаконные Венины поползновения!) на рабочем месте отсутствовал. В данный момент профессор сидел на дирекции, с угрюмым нетерпением выслушивая
