Господин Энбо родился в Арденнах. В начале жизненного пути ему пришлось изведать нелегкую долю юноши сироты, оставшегося без поддержки в лабиринте Парижа. Кое-как перебиваясь, он кончил Горный институт и в двадцать четыре года уехал в Гран-Комб в качестве инженера шахты Сент-Барб. Через три года он стал инженером участка на Марльских копях в Па-де-Кале; там он женился, сделав хорошую партию, как это стало правилом для горных инженеров; за него отдал свою дочь богатый фабрикант- прядильщик из Арраса. Пятнадцать лет супруги жили в одном и том же городке, и однообразие их существования не нарушали никакие события, даже рождение ребенка. Постепенно г-жу Энбо отдалило от мужа все возраставшее раздражение против него; ее с детства научили почитать деньги, и она презирала мужа за то, что он с таким трудом зарабатывает весьма посредственное жалованье, и за то, что по его вине у нее нет ни малейшей возможности удовлетворить свое тщеславие и честолюбивые мечты, которые она лелеяла еще в пансионе. Он отличался неподкупной честностью, не занимался спекуляциями и стоял на своем посту как солдат. Отчуждение их все возрастало, его усиливало то странное несоответствие темпераментов, которое охлаждает самые пылкие чувства; он обожал свою жену, белокурую сластолюбивую красавицу, а между тем она очень скоро завела себе отдельную спальню; они не подходили друг к другу и с взаимной обидой чувствовали это. У нее появился любовник, о котором он не знал. Наконец г-н Энбо расстался с Па-де-Кале и переехал в Париж, заняв там, в сущности, чиновничью должность. Он надеялся, что жена будет ему благодарна. Но Париж окончательно разъединил их, - именно Париж, о котором она мечтала с детских лет - с той поры, когда девочкам дарят первую куклу. В Париже она за одну неделю сбросила с себя весь налет провинциализма, сразу стала элегантной женщиной и кинулась в бурный водоворот роскоши и безумств, характерный для того времени. Десять лет, которые она провела в столице, были заполнены всепоглощающей страстью, совершенно открытой связью, и когда любовник бросил ее, она чуть не умерла. На этот раз муж не мог оставаться в спасительном неведении, но после мерзких сцен он смирился, обезоруженный спокойным бесстыдством этой женщины, срывавшей цветы наслаждения там, где она находила их. Когда муж увидел, что она больна от горя после разрыва с любовником, он согласился принять пост директора угольных копей в Монсу, надеясь, что жена опомнится в этом пустынном краю.
Но с тех пор, как они поселились в Монсу, вернулись скука и раздражение, которые отравляли им жизнь в первые годы супружества. Сначала жене как будто приносила облегчение великая тишина, царившая на этой огромной, плоской равнине, однообразие приносило какое-то успокоение; г-жа Энбо решила похоронить себя в этом глухом углу, как женщина, жизнь которой кончена; она всячески подчеркивала, что сердце ее умерло, что она совершенно отошла от света и его суеты и даже не огорчается больше, что стала полнеть. Но затем сквозь это равнодушие прорвалась последней вспышкой еще не угасшая жажда жизни; полгода она обманывала себя, устраиваясь на новом месте и обставляя по своему вкусу небольшой особняк, отведенный директору. Она говорила, что он ужасен, и спешила украсить его коврами, вышивками, безделушками, художественными вещами; о ее роскошной обстановке говорили даже в Лилле. Но теперь угольный край навевал на нее тоску: бесконечные дурацкие поля, ни единого деревца, и вечно перед глазами эти черные дороги, а на них кишмя кишат такие противные и страшные чумазые люди. Начались жалобы: она в изгнании, муж пожертвовал ею ради жалованья в сорок тысяч франков, которые он тут получает, а ведь это ничтожная сумма, ее едва хватает на хозяйство. Разве он не мог поступить, как другие: потребовать себе пай, определенное количество акций, хоть в чем-нибудь добиться успеха? Она нападала на него с жестокостью богатой наследницы, которая принесла мужу в приданое целое состояние, он, как всегда корректный, прикрывался обманчивой сдержанностью администратора, меж тем его томила страсть к этой женщине, неистовое вожделение, возрастающее на склоне лет. Он никогда не обладал ею как любовник, его постоянно преследовал ее образ, он хотел, чтобы она хоть раз отдалась ему так, как отдавалась другому. Каждое утро он мечтал, что вечером завоюет ее. Но жена смотрела на него холодным взглядом, и, чувствуя, что она всем, своим существом отвергает его, он не решался даже коснуться ее руки. Он мучился неисцелимой мукой, скрывая под внешней суровостью страдания нежной натуры, втайне тосковавшей о счастье, которого он не нашел в семейной жизни. Через полгода, когда особняк был окончательно обставлен и больше не занимал г-жу Энбо, она стала скучать, хандрить, рисовала себя жертвой, которую убьет изгнание, и говорила, что счастлива будет умереть.
Как раз к тому времени в Монсу приехал Поль Негрель. Его мать, вдова капитана, уроженца Прованса, Жила в Авиньоне на скудную ренту и питалась хлебом да водой, ради того чтобы сын мог поступить в Политехническое училище. Поль окончил его посредственно и получил незавидное назначение; но его дядя, г-н Энбо, уговорил племянника подать в отставку и предложил ему должность инженера на Ворейской шахте. Г-н Энбо принял Поля по-родственному, даже поселю, его в своем доме, отвел ему комнату, поил, кормил, и это позволяло молодому инженеру посылать матери половину жалованья, - он получал три тысячи франков. Желая скрыть свое благодеяние, г-н Энбо сослался на то, что молодому человеку трудно обзаводиться хозяйством и скучно жить одному в маленьком шале, которое ему могли дать, как и другим инженерам копей. Г-жа Энбо тотчас же вошла с роль доброй тетушки, называла своего племянника на 'ты', заботилась о его благополучии. В первые месяцы она проявляла материнскую заботливость, давала Полю советы во всех житейских мелочах. Но ведь она оставалась женщиной и постепенно перешла к душевным излияниям. Ее занимали разговоры с Полем, ей нравилось, что, несмотря на свою молодость, он весьма практичен, умен и свободен от излишних предрассудков, выражает широкие философские взгляды на любовь, полон живости и вместе с тем пессимизма, придающего своеобразное, язвительное выражение его тонкому остроносому лицу. Однажды вечером он как-то незаметно очутился в ее объятиях; казалось, г-жа Энбо дарила его ласками только по доброте душевной, она уверяла его, что у нее больше нет сердца, что она хочет быть только его другом... В самом деле, она совсем не была ревнива, посмеивалась над его мнимыми похождениями с сортировщицами, которых он называл уродинами, и почти сердилась на него за то, что он такой примерный и не может позабавить ее, живописуя свои проказы. Затем ей пришло в голову женить Поля, и эта затея страстно ее увлекла; она мечтала о самоотверженности, хотела сама отдать его в мужья какой-нибудь богатой девице. Их связь продолжалась, - он был ее игрушкой, ее развлечением, в которое она, однако, вкладывала последние искорки нежности праздной и стареющей женщины.
Прошло два года. Однажды ночью г-н Энбо услышал, что кто-то прошел босиком мимо его двери, и у него возникли подозрения. Этот новый роман вызвал у него негодование. Как, в его доме, рядом с ним?! Племянник, на которого он смотрел, как на сына! Ведь она годится этому юноше в матери. Но как раз на другой день жена объявила, что она выбрала для Поля невесту Сесиль Грегуар. И она занялась устройством брака с таким жаром, что г-н Энбо устыдился, - как ему могли прийти в голову такие чудовищные мысли! Он теперь благодарен был юноше за то, что с его появлением в доме стало не так уныло, как прежде.
Выйдя из комнат жены, г-н Энбо встретил внизу, в прихожей, Поля, возвращающегося домой. Видно было, что из-за нежданной забастовки настроение у него возбужденное.
- Ну как? - спросил дядя. - Да что ж... Я объехал все рабочие поселки. С виду там все спокойно... Думаю, однако, что они пришлют к тебе делегацию.
В эту минуту со второго этажа послышался голос г-жи Энбо:
- Это ты, Поль?.. Иди сюда скорее, расскажи, какие новости. Право, странно, с чего эти люди вздумали бунтовать. Очень нехорошо с их стороны. Ведь они живут так счастливо!
И директор отказался от мысли узнать все подробности, - жена перехватила его разведчика. Он вернулся в кабинет и снова сел за письменный стол, на котором лежала новая пачка депеш.
В одиннадцать часов пришли Грегуары. Они очень удивились, что Ипполит лакей директора, поставленный сторожить у дверей, чуть ли не подталкивал их, торопя войти в дом, а перед этим с явным беспокойством окинул взглядом дорогу. В гостиной занавеси на окнах были задернуты, и Грегуаров провели в кабинет г-на Энбо; хозяин извинился, что принимает их тут, но гостиная окнами выходит на дорогу, и совершенно излишне вызывать эксцессы.
- Как! Вы ничего не знаете? - спросил он, видя изумление гостей.
Узнав, что началась забастовка, г-н Грегуар не потерял обычного своего спокойствия и только пожал плечами. Ба! Ничего страшного... Народ тут порядочный. Г-жа Грегуар кивала головой, разделяя уверенность мужа в извечном смирении углекопов. А Сесиль, очень веселая, пышущая здоровьем, очень миленькая в суконном костюме 'цвета настурции', который был ей к лицу, улыбалась при слове 'забастовка', напоминавшем ей о посещениях рабочих семей и о раздаче им милостыни.
Но вот появилась вместе с Негрелем г-жа Энбо, в черном шелку,
