такую погоду ни один человек не стал бы править в открытое море, а поспешил бы скорее домой, но пятеро юношей были словно безумные и, поставив все паруса, гнали лодку прямо в открытое море. Лоту принялся вычерпывать из лодки воду. Никто и не подумал ему помочь, все по-прежнему только пели, забавлялись и, хохоча во всю глотку, несли какой-то несусветный вздор, совсем непонятный нормальному человеку. И так целый день Лоту, борясь за жизнь, вычерпывал воду из лодки, промок до нитки от пота и холодных морских брызг, но никто не обращал на него никакого внимания. И все они против всякого ожидания благополучно добрались в такую страшную бурю до ПапаМалулу, где пальмы так и скрипели, качаясь на ветру, и кокосовые орехи летали над поселком, словно пушечные ядра. Но в ту же ночь все пятеро юношей тяжко заболели, и уже до самой смерти никто из них не произнес больше ни единого разумного слова.
— Так ты, значит, веришь всем этим небылицам? — спросил я Юму.
Она отвечала, что эта история всем хорошо известна и с красивыми молодыми людьми подобные вещи происходили здесь не раз. Этот случай только тем отличен от других, что тут погибли сразу пятеро в один день, и погибли от любви дьявола в женском обличье, от дьяволиц. Их гибель наделала немало шуму на острове, и только безумный может в ней сомневаться.
— Ну, так или иначе, — сказал я, — за меня ты можешь не бояться. Эти ваши чертовки не в моем вкусе. Ты единственная женщина, которая мне нужна, и единственная чертовка, если уж на то пошло.
На это она отвечала, что дьяволы бывают разные и одного она видела собственными глазами. Она однажды пошла одна в соседнюю бухту и, верно, слишком приблизилась к нехорошему месту. Она вышла на каменистое плато, где росло много молодых яблонь в четыре-пять футов высотой; кругом поднимались крутые лесистые склоны холма, и она стала у подножия, в тени. Начинался сезон дождей, и небо было хмурое, ветер налетал порывами, то срывал листву, и она кружилась в воздухе, то замирал, и кругом становилось тихо, как в доме. Во время одного такого затишья большая стая птиц и множество летучих мышей вдруг выпорхнули из лесу, словно их что-то вспугнуло. И тут она услышала шорох где-то поблизости и увидела, что на опушку леса выходит, как ей сначала подумалось, худой старый сивый кабан. Он шел и, казалось, размышлял, точно человек, и тут, глядя, как он приближается, она вдруг поняла, что это не кабан, а какое-то существо вроде человека и наделенное человеческим разумом. Тогда она бросилась бежать, а кабан погнался за нею, погнался с таким диким ревом, что все так и сотрясалось вокруг.
— Жаль, что там не было меня с ружьем, — сказал я. — Тогда этот боров заревел бы еще не так, самому себе на удивление.
Но Юма сказала, что никакое ружье тут не поможет, потому что такие существа — это души умерших.
За таким приятным разговором скоротали мы с божьей помощью вечерок. Однако все эти россказни не изменили, понятно, моего решения, и на следующий день, взяв ружье и добрый нож, я отправился на разведку. Я подошел как можно ближе к тому месту, откуда вышел тогда из зарослей Кейз; если у него действительно что-то устроено в чаще, так там, думалось мне, должна быть тропа. Дикие места, где почти не ступала нога туземца, начинались за неким подобием каменной стены, вернее, просто за грудой валунов. Говорили, что эта каменная кладка тянется через весь остров, но, откуда это известно, нельзя понять, так как вряд ли кто-нибудь за Последние сто лет прошел этим путем. Туземцы все больше держатся ближе к морю, и их маленькие селения разбросаны по побережью, а эта часть острова поднимается черт знает как высоко, камениста, и склоны утесов и скал очень круты. По эту сторону каменной гряды заросли расчищены; тут растут и кокосовые пальмы, и дикие яблони, и гуавы, и огромное количество мимоз. А по ту сторону начинаются дикие заросли — густые и высоченные деревья, что твои корабельные мачты. Лианы свешиваются с них, словно снасти, а в разветвлениях растут чудовищные орхидеи, похожие на губки. Местами, где нет подлеска, почва покрыта валунами. Я видел много зеленых голубей и мог бы славно на них поохотиться, только у меня были другие намерения. Бесчисленные бабочки кружились над землей, точно опавшие листья. Временами я слышал пение птиц, временами — завывание ветра над головой, и заунывно доносился до меня шум морского прибоя.
Тому, кто еще не побывал в тропических лесах совсем один, трудно понять, какое странное чувство испытываешь, попав сюда. В самый ясный день здесь сумрачно. Вокруг чаща, и кажется, что ей нет и не будет конца. В какую сторону ни погляди, везде перед тобой смыкаются деревья, ветви кустарников переплетаются, как пальцы рук, а прислушайся — и всякий раз тебе почудится, что ты услышал что-то новое: то словно чьи-то голоса, то детский смех, то удары топора где-то далеко-далеко впереди, а то вдруг что-то, крадучись, пробежит совсем рядом, да так внезапно, что подскочишь на месте и рука невольно потянется к оружию. Сколько ни тверди себе, что ты совсем один, и вокруг только деревья да птицы, все равно сам себе не веришь: куда бы ты ни поглядел, чудится тебе, что отовсюду кто-то за тобой наблюдает. Может, скажете, что это россказни Юмы вывели меня из равновесия? Нет, я не придаю значения этой болтовне. Просто в тропических лесах на человека всегда нападает такое, вот и все.
Когда я поднялся выше — лес-то здесь стоит на крутом склоне, и ты лезешь вверх, словно по лестнице, — снова начал завывать ветер, и листва закачалась и зашелестела, пропуская лучи солнца. Это было мне уже больше по душе: деревья шелестели ровно, никакие неожиданные звуки не нагоняли здесь на тебя страх. Пройдя дальше, я попал в густые заросли так называемой дикой кокосовой пальмы с очень красивыми красными плодами, и вдруг сквозь шум ветра до меня донеслись звуки пения, да такие странные, ни на что не похожие. Я мог, понятно, уговаривать себя, что это шум ветра в ветвях деревьев, но ведь я же понимал, что это не так. Я мог твердить себе, что это пение какой-то птицы, однако я еще отродясь не слыхал, чтобы какая-нибудь птица пела так. Звуки эти крепли, разрастались, замирали и возникали снова, и то мне казалось, что это похоже на плач, только мелодичнее, а то вдруг чудилось, будто я слышу звуки арфы. Но в одном я был уже твердо уверен: звуки эти были слишком уж красивы для такого места, и потому было в них что-то зловещее. Можете сколько угодно смеяться надо мной, но в эту минуту мне, признаться, припомнились шесть прекрасных дев, появившиеся в своих алых ожерельях из пещеры на Фанга-Анаана, и я подумал: уж не их ли это пение слышится мне? Мы смеемся над туземцами и их суевериями, а вот, заметьте, как часто представители торговых фирм, попав на острова, заражаются этими суевериями, а ведь среди них есть и образованные европейцы, которые были бухгалтерами или клерками у себя на родине. Я уверен, что есть места, где суеверия просто растут из почвы, как плевелы, и когда я стоял там и прислушивался к этим мелодичным стенаниям, меня трясло, как в лихорадке.
Можете назвать меня трусом за этот испуг, а я так считаю, что проявил большую отвагу, продолжая идти вперед. Но теперь я двигался осторожно, держа палец на спусковом крючке и поглядывая по сторонам, как охотник. Я был готов к тому, что за каким-нибудь кустом увижу молодую красавицу, и даже исполнен решимости (в случае, если действительно увижу) угостить ее хорошим зарядом утиной дроби. И в самом деле, не прошел я двух-трех шагов, как увидел нечто странное: налетел сильный порыв ветра, листва на вершинах деревьев заколыхалась, и на секунду моим глазам открылся какой-то предмет, висящий на дереве. Ветер тут же стих, листва сомкнулась, и предмет скрылся из виду. Скажу вам истинную правду: я уже ждал, что увижу айту, и если бы этот предмет был похож на кабана или женщину, это не потрясло бы меня до такой степени, как то, что я увидел, А увидел-то я нечто квадратное, и при мысли о том, что живое, да еще поющее существо может иметь квадратную форму, мне стало нехорошо. Я постоял еще немного, чтобы убедиться, что звуки пения несутся именно оттуда. Наконец мало-помалу я пришел в себя.
«Ну что же, — сказал я себе, — если это и в самом деле так, если я попал куда-то, где живут квадратные существа и даже поют, значит, верно, мне здесь и пропадать. А уж если пропадать, то, как говорится, с музыкой», Все же я подумал, что, чем черт не шутит, может, в таких случаях не мешает и помолиться, и, плюхнувшись на колени, громко вознес к небу свои мольбы. И все это время, пока я молился, странные звуки продолжали доноситься с верхушки дерева; они то затихали, то опять становились громче, и хоть вы меня зарежьте, а была в них какая-то музыка, только, понимаете, не человеческая, непонятная какая-то, ну, словом, не такая, чтобы ее можно было насвистать.
Покончив честь по чести с молитвами, я положил на землю ружье, взял в зубы нож, подошел прямо к дереву и полез наверх. Скажу вам начистоту: сердце у меня захолонуло от страха, но, поднявшись немного повыше, я снова на секунду увидел эту штуку и почувствовал некоторое облегчение, потому как она больше всего походила на ящик. Когда же наконец я до нее добрался, то тут уже едва не свалился с дерева: такой меня разобрал смех.
Это и вправду был ящик, ящик, и только, да еще самый обыкновенный — из-под парафиновых свечей, и с фабричной этикеткой. И на ящик этот были натянуты струны от банджо, которые звенели при каждом
