до тех пор, пока одни из нас публично лгут, другие же открыто их одобряют.
Две обязанности возлагаются на всякого, кто избирает литературную профессию: быть верным действительности и изображать ее с добрым намерением. Каждый жанр литературы, пусть даже самый низкий, едва заслуживающий этого имени, воспитывает и поддерживает человечество лишь в том случае, если он верен действительности, но соблюсти ей верность так трудно, что всякая серьезная попытка сообщает пишущему известную долю достоинства. Наши суждения покоятся на двух опорах: прежде всего на склонностях, заложенных в нашей душе от рождения, а также и на множестве представлений о природе бога, человека и вселенной, которые разными способами проникают в душу извне. Все эти разные способы в конечном счете сводятся к одному: все, что мы узнаем о прошедших временах, и почти все, что узнаем о времени нынешнем, достигает нас через посредство книг или газет, и даже тот, кто не умеет читать, все равно пьет из того же источника через вторые руки, из рассказов тех, кто читает сам. Таким образом, все современное знание или незнание о добре и зле в немалой мере есть дело рук тех, кто пишет. Тем, кто пишет, следует заботиться о том, чтобы знания каждого человека как можно больше отвечали правде жизни; чтобы он не считал себя ангелом либо чудовищем; не принимал окружающий мир за ад; не позволял себе воображать, будто все права принадлежат его касте или его отечеству или будто нет на свете иных истин, кроме его ограниченных верований. Каждый должен изучить самого себя, чтобы быть способным к совершенствованию; и каждому следует показать мир вне его, чтобы он был добр к другим. Человеку всегда должно открывать глаза на правду, ибо в его сомнительном положении, когда он постоянно лепит свое понимание жизни, ищет путей, одобряя одних и порицая других, все явления действительности чрезвычайно важны для его поведения; и даже если какое-либо явление обескуражит его или пойдет ему во вред, все равно лучше, чтобы оно было ему известно; ибо он должен прокладывать дорогу свою к славе ли, или к позору в том мире, каков он есть на самом деле, а не в облегченном с помощью умолчаний целомудренных наставников. Одним словом, представлять что-либо в ложном свете всегда гнусно, и утаивать правду всегда небезопасно. Может оказаться, что именно то, что вы обошли молчанием, необходимо другому человеку, ибо то, что питает одного, для другого яд, и я знавал человека, который обрел душевную бодрость, прочитав «Кандида». Каждое явление действительности — часть той великой загадки, которую мы призваны разрешить все вместе; и все то, с чем прямо сталкивается писатель, тончайшими, зачастую не замеченными им самим нитями связуется с целым, с той великой загадкой, о которой идет речь. Однако существуют явления действительности, которые неизмеримо важнее всех прочих, и как раз за них-то прежде всего и следует браться литературе. Их нетрудно различить; сама природа и здесь руководит нами в поиске; ибо главные, то есть чреватые последствиями, явления действительности больше всего привлекают ум человеческий. Явления человеческой жизни, красочные, живописные и всеми корнями связанные с нравственностью, и, с другой стороны, явления ясные, бесспорные и составляющие неотъемлемую часть науки — только они поистине важны, захватывающе интересны и достойны того, чтобы о них говорить. Пока писатель выступает всего лишь в роли рассказчика, он должен главным образом повествовать именно об этих явлениях. Он должен показывать добрые, здоровые, красивые стороны жизни; он должен с беспощадной откровенностью показывать зло и скорбь нашего времени, дабы пробудить в нас сострадание; он должен показывать нам мудрых и хороших людей прошлого, дабы взволновать нас их примером; и говорить о них он должен трезво и правдиво, не приукрашивая их слабостей, чтобы мы не разочаровались в самих себе и не стали слишком взыскательны к нашим ближним. Таким образом, современная литература в целом, сама по себе недолговечная и хилая, затрагивает в наших душах истоки мысли и доброты и поддерживает нас (ибо тех, кто к чему-то стремится, поддержать нетрудно) на пути к правде и справедливости. И если она хоть в малой мере успевает в этом уже сейчас, насколько больше она преуспеет, если будет сознательно к этому стремиться! Нет такой судьбы на протяжении всей истории, которая бы, если ее должным образом изучить, не подсказала бы чего-то, не помогла бы хоть немного кому-то из наших современников. Нет в нашей сегодняшней жизни такого положения, о котором нельзя было бы что-то сказать с пользою. Даже у репортера есть долг перед обществом, и, обладая ясным зрением и честным пером, он способен разоблачить несправедливость и указать путь к прогрессу. Еще раз скажу: главное — это точность. Живость изображения — дело второе, оно непременно предполагает первое и главное условие; ибо если с живостью изобразить ложную картину, неудача станет от этого лишь заметней.
Но одно и то же явление можно увидеть с разных сторон; о нем можно писать с гневом, со слезами, со смехом, хладнокровно или восторженно, и в зависимости от того, каким чувством проникнут рассказ, он всякий раз становится иным. Газеты, которые сообщают о возвращении наших представителей из Берлина, даже не расходясь в фактах, все равно будут существенно расходиться по духу; одни будут писать восторженно, другие оскорбительно. Сам предмет, о котором идет речь, занимает в любом произведении литературы лишь ничтожное место, куда важней точка зрения пишущего, ибо ее куда трудней оспорить. В каком духе излагается предмет, важно для всех видов литературного труда, но для художественной литературы, для размышления и оды это важно стократ, ибо от этого зависит не только освещение фактов, но и их выбор; это не только видоизменяет, но определяет форму произведения. И, стало быть, на самой большой части литературной нивы душевное здоровье или нездоровье писателя либо его преходящие настроения не только определяют направление книги, но, в сущности, только их он и передает читателю. Коротко говоря, всякое произведение искусства прежде всего повествует об авторском отношении к предмету, правда, в отношении этом заключен весь его опыт, его понимание жизни. Писатель, который почитает спорный вопрос решенным и ограничивается своими узкими взглядами, не может, даже если бы захотел, выразить все или хотя бы многие стороны разнообразной действительности; ибо собственное его существование увечно, и оттого какие-то стороны жизни вовсе не отразились в его теории и лишь смутно, помимо его воли, проступают в его опыте. Отсюда незначительность, избитость, бесчеловечность произведений фанатиков; отсюда же не меньшая, хотя и другого рода ограниченность произведений, рожденных либо духом плотским, либо презренным пристрастием к высшему свету. Так что первый долг всякого, кто собирается писать, — это долг разума. Намеренно ли, нет ли, но он тем самым выступает в роли предводителя умов; и оттого ему следует заботиться, чтобы его собственный ум оставался гибким, щедрым и ясным. В том, что выходит из-под его пера, должно быть место всему, только не предубеждениям; он должен во всем уметь разглядеть хорошее; а если у него появляется опасение, что он что-либо не понимает, значит, об этом предмете ему безусловно следует промолчать; и с первых же шагов он должен постичь, что в его мастерской есть лишь один инструмент, и имя ему — понимание.note 2
Второй долг, который куда трудней определить, — это долг нравственный. У человека может быть несчетное множество настроений, и иные книги стремятся запечатлеть каждое из них, когда оно возобладает в душе человеческой. Позволительно ли это? Разумеется, не во всех случаях, и, однако, быть может, чаще, нежели могут вообразить ригористы. Хорошо бы, конечно, чтобы всякий литературный труд, в особенности же произведения изящной словесности, порождался разумными, человечными, здоровыми и властными побуждениями, все равно — серьезными или веселыми, забавными, романтическими или религиозными. Но при этом нельзя отрицать, что иные весьма ценные книги отчасти безумны; другие, главным образом религиозные, отчасти бесчеловечны; и очень многие отмечены печатью болезненности и бессилия. Мы не испытываем отвращения к такому шедевру, хотя и восстаем против его изъянов. Наше дело искать прежде всего не слабости, но достоинства. Совершенных книг не существует, даже в воображении писателя, но много таких, которые будут восхищать, совершенствовать или ободрять читателя. С одной стороны, нет на свете духовной поэзии прекраснее иудейских псалмов; и, однако, в них найдутся остроты, в которых ощутим привкус грубой плоти. С другой стороны, Альфред де Мюссе — натура испорченная и развращенная (я лишь повторяю мнение великодушного и легкомысленного исполина Дюма-отца); и, однако, когда он писал, побуждаемый одной лишь страстью к творчеству, он подарил нас такими книгами, как «Carmosine» или «Fantasio», в которых мы словно бы вновь услыхали последний отзвук романтической комедии и были тронуты и обрадованы. Когда Флобер писал «Госпожу Бовари», он, без сомнения, прежде всего стремился быть верен несколько болезненному реализму; но взгляните: из-под его пера вышел шедевр потрясающей нравственной силы! Правда состоит в том, что, когда автор замысливает книгу в великом напряжении, которое удесятеряет его душевную мощь, и от этого усилия удесятеряется внутренний жар, электризуется все его существо, он так глубоко и всеобъемлюще прозревает условия нашего бытия, что, даже если основной замысел затаскан и мелок, в книге непременно выразится хоть
