...Снимок тоненькой гимнастки, лежит на животе, голова закинута, упирается в пятки. Сильные, красивые ноги.
- Вот кем я должна была бы стать - циркачкой.
...Снимок, полученный из ЦГАЛИ; там хранится книжечка из бересты сборник стихов Ахматовой, записанных по памяти в женском лагере. Отчетливо врезанные в бересту строки:
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
Заметив наши умоляющие взгляды, подарила снимок, на обороте дата и ее 'А', пересеченное летучим росчерком.
Переводил ей с листа Рихтера, разумеется, пропустив шутку о 'красавице 1905 года', путаницу в разных мужьях.
Она слушала с явным удовольствием. Несколько раз смеялась.
- Да, да, именно так было. Ах, этот смешной долговязый ирландец, никто не понял, что он читал... Прелестно. Вот как надо писать репортажи. Хоть бы кто-нибудь из наших у него поучился. Может быть, послать Рихтеру мою книгу? Или лучше снимок - ведь он по-русски не читает.
Мы боялись, что утомили ее, несколько раз порывались уйти. Но она не отпускала. Прочла несколько стихотворений:
Другие уводят любимых,
Я с завистью вслед не гляжу,
Одна на скамье подсудимых
Уж скоро полвека сижу.
Сменяются лица конвоя
В инфаркте шестой прокурор...
Когда мы прощались, она сказала:
- Оставьте мне, пожалуйста, эту книжечку Рихтера. Хочу проглядеть.
Л. 28 февраля.
Утром звонок. В голосе - улыбка.
- Я все прочла и оценила ваше джентльменство. А теперь очень прошу переведите для меня всё. Полностью, без купюр. Мы сегодня с Ниной Антоновной уезжаем в санаторий, но Виктор Ефимович и мальчики будут к нам ездить. Пожалуйста, пришлите перевод, как только закончите.
Переводил я старательно. Машинистка спешно перепечатывала. 5 марта в 10.15 я позвонил Ардову, он должен был ехать в санаторий. Договорились, что он по пути захватит перевод. Через час позвонил он:
- Анна Андреевна умерла. Примерно тогда же, когда мы с вами разговаривали.
Дневник
Значит, 27 февраля я в последний раз слышал ее голос. Растерянность. Горе. Звоню, звоню, звоню. Труднее всего сказать Лидии Корнеевне. Позвонил в Берлин Рихтеру. Это ведь словно завещание...
Позвонила Аня *. Рассказала, что накануне Анна Андреевна просила прислать ей Новый Завет - хотела сличать тексты Евангелия с текстами кумранских рукописей. Утром пятого марта проснулась очень веселая. Но завтракать не пошла, чувствовала слабость. Сестра сделала ей укол. Она шутила с ней. И умерла, улыбаясь.
* Дочь Ирины Пуниной, в те дни была с Анной Андреевной.
Седьмого марта утром панихида в церкви Николы в Кузнецах - заказала Мария Вениаминовна Юдина. Собралось человек сорок.
Молодой священник служил серьезно, сосредоточенно. Двое певчих, причетницы в черных платках. Когда пели 'Со святыми упокой...', древние, печально утешающие слова, глаза намокли. Стояли с маленькими свечками. Хорист махнул нам - 'Вечная память'. Все пели. Вечером в доме у друзей поминки. Слушали голос Анны Андреевны. Грудной, очень низкий, усталый голос. Несколько стихотворений, сопровождает перестук дождя за окном. От этого все значительнее, величественнее и печальнее. И слышней, внятнее глубинная отстраненная мудрость стихов. 'Я' звучит, как 'Она'; и страстные признания - непосредственная действительность любви и тоска чувственных воспоминаний, пронизаны мыслью - трезвой, пронзительно ясной мыслью.
Шестое, седьмое, восьмое марта: непрерывные телефонные звонки, долгие переговоры. Союз писателей поручил Арсению Тарковскому, Льву Озерову и Виктору Ардову сопровождать гроб в Ленинград. Но что будет в Москве? Руководители Союза явно трусят, боятся, чтобы не было 'демонстрации', хотят, чтобы все прошло возможно скорее. Снова и снова звонят друзья, знакомые и незнакомые, спрашивают: 'Неужели правда, что не дадут проститься?' Когда-то Ахматова писала:
Какой сумасшедший Суриков
Мой последний опишет путь?
И получилось так, что, не облеченный никакими полномочиями, я стал, не отходя от телефона, действовать от имени 'комиссии Союза писателей по похоронам Ахматовой'.
Давний и самый надежный способ - обращался не к большим начальникам, а к малым исполнителям. Звонил на аэродром, в отдел перевозки грузов, бархатным голосом поздравлял девушек с наступающим праздником, объяснял, какой великой женщиной была Анна Ахматова, вот такое горе, такая печаль накануне Женского дня. Без труда получил разрешение привезти гроб на два и даже на три часа позднее указанного срока, прямо к самолету. Всем, кто нам звонил, мы говорили, чтобы утром шли прямо к моргу, минуя промежуточную 'явку' в Союзе.
Девятого марта. На рассвете приехали Эткинд и Дудин. Я снова позвонил на аэродром, убедился, что новая смена будет выполнять вчерашнее соглашение. К десяти поехали в морг. Холодный дождь. Мокрый серый маленький дворик на задах больницы Склифосовского. В небольшой серо-белесой каморке, на постаменте - гроб.
Платиновая седина. И розовое лицо, сглаженное, почти без морщин. Все черты скульптурно отчетливы. Не смерть - Успение.
У гроба Нина Антоновна Ольшевская, Аня, Надежда Яковлевна Мандельштам, Ника Глен, Юля Живова. И всё шли, медленно теснясь, задерживаясь, безмолвные люди. Много знакомых лиц, но больше совсем незнакомых.
Рая поехала за Лидией Корнеевной. Очень тревожно за нее, за ее сердце. Люди идут и идут. Несут цветы. Венков не видно - это не казенные похороны.
В тесноте, в печальном шепоте, всхлипываниях внезапное ощущение единства. Печальное единство. Естественное и свободное.
Случится это в тот московский день,
Когда я город навсегда покину
И устремлюсь к желанному притину,
Свою меж вас еще оставив тень.
Когда хоронили Пастернака, тоже не было извещения, тоже не хотели, боялись прощания. И тогда в жаркий июньский день многие приехали в Переделкино вопреки, назло гонителям. Среди тысяч провожавших сновали десятки иностранных корреспондентов, топтуны и фотографы КГБ, метались чиновники Литфонда... У его гроба прозвучали не только печальные, но и гневные, обличительные слова...
Прощание с Ахматовой было иным. Только скорбным. И скорбь - тихая, смиренная и гордая. Всё ей враждебное - трусливые происки, злые страхи далеко от гроба, где-то там, за дверьми кабинетов Союза писателей и других учреждений.
У входа в морг на замызганные ступени вышел Ардов.
- Товарищи, начнем траурный митинг.
Он произносил обычные слова - надгробная риторика. Но в голосе неподдельное горе. Потом говорил Лев Озеров:
'...Ахматова! Это имя - огромный вздох...' Эти слова пятьдесят лет назад вырвались из уст Марины Цветаевой. И мы повторяем их сегодня. И будем повторять всегда, потому что у больших художников нет смерти, есть только день рождения... Завершилась большая жизнь Анны Андреевны Ахматовой. Начинается, уже началось ее бессмертие...'
Ефим Эткинд говорил:
