арестантской любви, о ворах, воровках, проститутках, но пишу не на их языке... Можете называть меня моралисткой, пуританкой. Нет, никакое это не ханжество. Это у вас неразборчивость, всеядность. Вы слишком снисходительны к тем интеллигентам, которые стараются подделываться под блатных... Пускай даже Пушкин и Лермонтов позволяли себе вольности, по тем временам совсем непристойные. И Некрасов, и Лев Толстой. Таким великим прощается то, чего нельзя прощать нам, рядовым.
Ее стремление к целомудренной чистоте языка было сродни ее безукоризненной чистоплотности и дотошной аккуратности. Утренний душ был ей жизненно и, можно сказать, ритуально необходим: никакие хвори, ни жар, ни сердечная слабость не могли помешать.
- Да, да, я педантка. Потому что не могу жить без строжайшего порядка, без Орднунга. И не думайте, что это с тех пор, как была замужем за немцем. Когда мы познакомились с Антоном, то ему, кажется, прежде всего нравилось, что я, медсестра, так неукоснительно точно выполняла все назначения и придирчиво следила за чистотой. И чтоб все было на своих местах. А вы ведь знаете, что такое лагерная больничка. И вообще, каково соблюдать чистоту в тюрьме, в этапе. Но я с детства ненавижу расхлябанность, грязь, разгильдяйство. А сейчас я просто не могла бы существовать, если бы не строжайший режим во всем, без всяких исключений. Вот я люблю гулять с Тамарой Мотылевой еще и потому, что она всегда точна. Она тоже любит порядок. И меня понимает.
Если гость, приглашенный к определенному часу, опаздывал, его встречали строгие укоры.
- Вы обманули меня на целых двадцать минут. Есть старая пословица: 'Точность - это вежливость королей'. После свержения монархии кое-кто позволяет себе плевать на всякую точность.
Когда она брала у нас книгу, журнал или рукопись, то возвращала неукоснительно в условленный день. И того же требовала от своих 'должников'. Точнейшая точность была для нее одной из основ независимости. И свою независимость, самостоятельность она ревниво отстаивала в любых мельчайших мелочах.
Она не позволяла платить за себя даже в метро.
- Оставьте светские ухватки. Мой пятак не хуже вашего. Нет, в такси я не поеду: у меня нет лишних денег, а на ваши я кататься не буду.
Последние годы она зимовала в Переделкине, снимала маленькую теплую комнату в большом бревенчатом доме в глубине сада. В комнате рядом жила писательница-немка со взрослой дочерью.
Евгения Семеновна жаловалась:
- Они обе такие рассеянные, что мать, что дочь. Еще говорят, будто немцы аккуратны. Я все время убираю за ними. То на кухне, то в ванной, то в прихожей. И в нашей общей большой столовой обязательно что-нибудь забудут. И никогда не закрывают двери.
Соседка ее почтительно боялась и жалела. Знала о ее болезни. И только самым близким друзьям поверяла свое смятение.
- Это просто нефосмошно. Она сердится на каждая мелочь. И начинает говорить, говорить. Или сама убирает, но так демонстратифно, такая сердитая. Вчера говорила - в ванная не так лежит мыло. Сегодня - на кухне не так стоит чайник. Я не хочу дискуссий, не хочу ссор. Она такая больная. Я вижу, как она мучается. И значит, всегда я виновата или моя Нинка.
Когда мы жили в Переделкине у Сары Бабенышевой, мы по вечерам гуляли с Евгенией Семеновной. Однажды Р. спохватилась, что, уходя, мы оставили на плите кастрюлю с супом, забыли выключить газ. Р. побежала стремглав. К счастью, все обошлось испорченной кастрюлей - пригорело дно.
Евгения Семеновна негодовала:
- Этого я бы вам никогда не спустила. Сарочка воистину святая. Я бы после такой истории просто не пускала бы вас на кухню.
Она говорила об этом долго, серьезно и через несколько дней вспоминала опять. И совершенно не могла понять Сару, которая каждый раз, смеясь, отмахивалась.
Опрятность и упорядоченность были ей неотъемлемо присущи и как писательнице.
В ее прозе глубоко трагедийное художественное повествование брезгливо обтекает грязные пороги, зато иногда оно вспенивается такой старосветской патетикой и сентиментальностью, которые напоминают не только о стиле великих авторов прошлого - русских и зарубежных, но родственны и вторичной беллетристике начала века.
12
Р. В моих отношениях с Е. С. настало время отчужденности. Моя влюбленность в нее не перешла в прочную дружбу.
В октябре 74-го года я пришла к ней после того, как мы долго не виделись. Пришла, уже зная, что у нее рак.
Она сидела на диване, совершенно на себя не похожая, растерянная. Волосы распущены, халат не запахнут, глаза в слезах.
Она рассказала, что, обнаружив опухоль в груди, решила скрыть это ото всех.
- Пусть рак. Не пойду к врачу. Не дам резать.
Тогда она уверенно говорила о раке.
А потом, почти три года, в больнице и дома, она доказывала, убеждала, что это была доброкачественная опухоль, а теперь лучевое отравление. Возникла та защитная пленка, непостижимая рассудком, которую ткет сама болезнь.
И она уже до конца была как всегда причесанной, подтянутой, прибранной.
Но кто знает, что у нее было на душе?
Из дневников Р.
2 октября 1975 г. Днем у Е. С. в Боткинской больнице. Идти боялась. В раздевалке столкнулась с Е. Евтушенко. Он тоже к ней. Я обрадовалась: он заслонит мой страх от нее, а от меня То страшное.
Он умолкал, только когда заговаривала она, а она говорила много, возбужденно.
- Моя жизнь складывается так, что я, можно сказать, прорабатываю Солженицына в обратном порядке: сначала был Архипелаг ГУЛаг, а теперь вот Раковый корпус. Но диагноз так и не известен.
...Вы читали его поэму 'Прусские ночи'? Потрясающая мера саморазоблачения. А стихи плохие - альбомные. Я такие писала в лагере как дневник. Чтобы запомнить... Но теперь Александру Исаевичу все дозволено. Хоть голым по улицам ходить. За то, что он сделал, ему все обязаны низко поклониться...
- Здесь многое похоже на лагерь, только в лагере санчасть почти всегда заодно с тюремщиками. Мне после любых осмотров там писали 'на общие'...
Я вчера попросила нянечку поправить постель, слишком жесткая. А она мне говорит: 'Вы привыкли на пуховиках'.
Тут уж пришлось ответить: 'Я привыкла на деревянных нарах'.
...У Быкова нет своего слога, только сюжет. А вот Искандер написал книгу 'Удавы и кролики' - гениальную. Ее будут читать, как 'Маугли'.
Я все болею, болею, но пока не замечаю упадка умственной деятельности. Память не слабеет.
Мы с Евтушенко наперебой громко подтверждаем. Тем более что оба вполне искренни.
Она ему говорит:
- Я хочу, чтобы вы с Васей примирились.
- Вася передо мной виноват, поэтому трудно.
Мы с ней пытаемся убедить его: в ссорах друзей трудно определить меру вины каждого. Она добавляет:
- А вы не считайтесь, в чем он виноват, простите ему...
Евтушенко не возражает, заговаривает о другом.
- А я вашу книгу помню наизусть: 'Коммуниста Италиана'.
И я начинаю вспоминать эпизоды.
Слушает нас с удовольствием. Это ей никогда не надоедает. Пришел Вася. Они с Евтушенко вежливо здороваются, вежливо обмениваются информацией.
...А ко мне все более властно возвращается ощущение того, как много значила для меня она сама и ее книга.
13
Из-за границы в 1976 году она вернулась помолодевшей. Словно выздоровела. Весь вечер рассказывала о Париже, о Кёльне, о Ницце. Мы уже не первые слушатели, рассказ 'обкатан'. Но ни восторг, ни изумление не растрачены.
- ПЕН-клуб устроил прием в мою честь. Был цвет французской литературы - Клод Руа, Эжен Ионеско, Пьер Эммануэль. Я давала автографы. На столе большая стопа книг, новое издание 'Крутого маршрута'. Когда нас фотографировали, я попросила, чтобы Васю не снимали на фоне этих книг.
