Собака не может быть свиньей. Собака может быть только собакой, а иногда немножко человеком.
Вышла Любушка! Потянулась сладко и сразу же направилась к осиротевшему — гладить: «Беленький, — приговаривает, — чудненький»…
Неправда, никакой он не «чудненький». Ты совсем на разбираешься в собаках, моя хозяйка. Сказать так про Босого, это понятно… Неужели понравится, если я целый день буду сидеть дома да лезть к тебе на руки? А на всех остальных бросаться.
— Устал, Тимчик? Всю ночь плакал, нам спать не давал, а теперь вздремнуть хочешь, да? Видишь, Андрюша, глазами моргает.
— Отлежится, задохлик, а мне в школу идти, а матери на ферму.
— Вот и сделай скорей будку.
— Знаю без тебя, — ответил Андрюшка. — Приду из школы, сколочу.
Мне все обидней становится. Тимку Любушка гладит, а на меня даже не взглянет.
— Ты сильней Тима в сто раз, — сказала Любушка, словно поняла меня. — Не бойся его, но, смотри, не укуси. Надо пожалеть беднягу.
Носилась я по деревне, не чуя больных ног и холода. Унюхала: во дворе Никитишны резали гусей. Крутилась я там, чтоб видели меня, но старалась не надоедать. Люди не любят этого.
— Не бойся, Дамка, подойди. — Никитишна кинула мне потроха. — Постарела, поседела… И куда что девается? Ох, звонкая была…
— Ну не визжи, не визжи, — хозяйка кинула мне сразу две гусиные головы, я бралась то за одну, то за другую, но они не помещались в пасти.
— Не жадничай, ешь, не давись, все твое, никто не отнимает.
Все же я уцепила обе головы и помчалась к Тимке. Неужели и этому не обрадуется? Головы такие вкусные, вот-вот остановлюсь и сама начну есть. Нет, нет! Скорей, скорей к Тимке! Я себе другие достану. Видишь, Любушка, какая я еще быстрая!
Тимкина миска оказалась пустой, и кость рядом валялась обглоданная! Айда Тимка! Тогда одну голову я сама съем, а другую бери ты. Наверно, еще ни разу сырого мяса не пробовал, такая вкуснятина!
Я положила гусиную голову перед сгорбившимся Тимкой, но он даже не пошевелился. Ишь какой, не по вкусу. Чего же тебе надо? Или ты уже наелся? Не может быть. Смотри, как я ем!
Откуда ни возьмись, Бобик. Ухватил вторую голову и юркнул за угол. Ах, нахал бессовестный! Вот кто съел у тебя суп и обглодал кость. Ну и тюха ты, Тимка! Таких беспомощных собак я еще не видела. Как же ты будешь жить без Марии Алексеевны?
3
Жду Андрюшку, места не нахожу: то по двору кружу, то приседаю возле Тима. Надо же, все время лежит у двери, не двигаясь, словно приклеился, лишь иногда подвернет под себя то одну, то другую лапу.
— Тимка, закоченеешь. Попрыгай, полай.
Если бы я заговорила голосом Марии Алексеевны, небось сразу вскочил бы, а то лишь вздыхает, как наша корова ночью.
— Отстань. И без тебя тошно, — проворчал вдруг Тимка.
Я так обрадовалась, что он голос подал, — нисколечко даже не обиделась.
— Потерпи немного, Андрюша придет из школы и сделает будку, сена сухого настелет, теплынь будет.
— Сама живи в будке, сама спи на сене, а у меня матрас есть.
Любушка принесла жареную картошку в кульке и мягкий, теплый хлеб с маслом — не ест! Осторожно беру с рук Любушки еду. Тек вкусно, что есть еще больше хочется. Перед носом Тимки поставила варенье в баночке, так он еще и огрызнулся.
— Марии Алексеевне пока есть нельзя, только бульончик куриный. А тебе все можно, не притворяйся. Собаки не болеют, они тоскуют… Мария Алексеевна мне про Музгарку читала, преданный был, смелый, а ты, как курица, трус. — Любушка гладит Тимку. — Думаешь, я не люблю Марию Алексеевну? Знаю — приедет скоро.
Андрюша появился со всем звеном, часто так собираются. Иногда какую-то «Молнию» на большом листке пишут. Читают и смеются, особенно Виталька. Потирая руки, любит говорить: «Перцу побольше, чтобы почувствовал!» Все время хочет сделать кому-то неприятное.
Я вертелась возле ребят. Как бы им напомнить про будку?
— Чего разгавкалась? Не путайся под ногами, — отогнал Андрюша.
— Твоя Дамка не лает, а пищит, моя Розка уже вывернулась бы наизнанку от лая, — сказал Виталька. — И точно, пустолайка.
Ребята вытащили из сарая доски, ножовку, гвозди. Молодцы, будку делают! Тут вышла Любушка с сумкой.
— Ты еще не ушла, — рассердился Андрюшка, — Опоздаешь!
— Не волнуйся, как раз успею. Почему маленький домик? Надо с меня ростом, думаешь, Тимке приятно в тесноте? Он привык к комнате.
— Много ты понимаешь, инженер. В большой будке он скорей замерзнет… А ну, беги в школу.
Любушка ушла, я бы ее проводила, но уж очень интересно смотреть, как ребята пилят, строгают, приколачивают доски. Девочка что-то рисовала в тетради, потом показала ребятам.
— Да, Марии Алексеевне и будка понравится, и эти рисунки, — сказал Андрюша.
Почему Виталька опять ничего не делает? В сарае что-то ищет.
— Сколько у тебя проволоки! — Сказал он Андрюше. — Дай мне.
Андрей стал отматывать проволоку.
— Хватит?
— Давай, не жалей, — выманивал Виталька.
Все же этот Виталька противный, как придет, что-нибудь да выпросит, только давай ему, и все мало, а сам ничего не даст. Однажды у Андрюши сломалась клюшка, небось не дал. Все знали, что у Витальки есть дома запасная. Пришлось Андрюше играть сломанной, и его команда проиграла, я сама всю игру видела. Я такого друга близко бы не подпустила, даже цапнула бы за ногу, а Андрюшка быстро забывает зло или даже не замечает.
— Да, — Андрюша задумался. — Тимка все же не привык в будке спать.
— Точно замерзнет, — сказал Виталька. — Не то что моя Розка, она в любой мороз может уснуть на крыльце и хоть бы хны.
И чего он носится со своей Розкой?
— Наверное, утеплить надо будку, — посоветовала девочка.
— У кого есть старая фуфайка или овчина? — спросил Андрюша.
— У меня есть, — сказала девочка. — Сбегаю.
— Ты далеко живешь… Виталька, чего жмешься, у тебя же старая шуба валяется в кладовке.
— Ничего себе! Для Тимки? Тоже мне собака! Я бы вообще прогнал его, собаки ни в какой мороз не должны замерзать. На Севере при семидесяти градусах…
— Тебе бы на морозе поспать, — сказала девочка.
— Подумаешь, если шубу надену, хоть сегодня всю ночь просплю.
— Не увиливай! — сказал Андрюша. — Дашь шубу?
— Как не стыдно! — сказала девочка. — Мария Алексеевна надеется на нас, а мы. Я сейчас принесу.
Девочка пошла, но Виталька догнал ее.
